Николай Мельников - Классик без ретуши

Как известно, интервьюеры с особой настойчивостью стремятся узнать, как именно пишет писатель (то, что он пишет, обладает для них не столь магической привлекательностью). Но Лебедь озера Леман на протяжении всего того, что он считает заслуживающим издания, потчует нас многочисленными повторениями. «Я требую от моих студентов страсти в науке и точности в поэзии». Прекрасно сказано — но только если это сказано один раз. («Афористичность — признак склероза».) А у него, конечно же, интервью рассказывают и повторяют на все лады священную историю обо всех безвозвратных утратах, понесенных благородным родом «помещиков и воинов» (происходящим, не исключено, по прямой линии от Чингисхана) в годы русской революции, и о скитаниях его наследника (Германия, Англия, Америка), и о метаморфозе в Корнелле, превратившей его из «тощего почасовика в полного профессора», из безвестного романиста русской эмиграции в творца «Лолиты», которую Ишервуд считал лучшей книгой, когда-либо написанных об Америке. <���…>

«Твердые суждения» напоминают и показывают, до какой степени их автор все еще остается элементом американской академической машины. К числу лучших страниц в этом разделе книги, бесспорно, принадлежит описание экзамена в большом зале в Корнелле, состоявшегося зимним днем. Но, несмотря на чувствительные выпады против «рэкета символизма в школах, который привлекает компьютеризованные умы, но губительно влияет на интеллект и поэтическое чувство», сам Набоков принадлежит именно к тому типу писателей, который больше всего нравится рэкетирам. Не только его проза, насыщенная трехъязычными каламбурами и игрой слов, но и эта книга («просто мне нравятся фразы с изящным завершением») переполнена символами, которые гораздо, гораздо ниже всех этих татарских деревьев и скифских туманов.

К числу лучших интервью относятся беседы с Набоковым Альфреда Аппеля, мл. <���…> Другое дело, что вопросы Аппеля часто куда длиннее и витиеватее ответов профессора. Означает ли это, что на этих страницах решила порезвиться труппа, разыгрывающая интеллектуальную комедию? Этакие новоявленные Стравинский и Крафт? Определенно, преподаватель предлагает своим ученикам изысканный вариант игры в прятки, а также секс-прятки. Время от времени профессор поневоле замечает, что сам он не кажется интересным и привлекательным для молоденьких девушек, неожиданно возникающих в его произведениях. («Льюис Кэрролл любил маленьких девочек. Я — нет».) В такие моменты наш гордый Черный Лебедь превращается в нескладного гуся, опасающегося, как бы его не зажарили члены правления в Корнелле.

Несмотря на случайные приятные места, эта книга вряд ли понравится тем, кто в восторге от романов Набокова. Но для студентов, которым придется писать о нем в американских университетах, пожалуй, будет полезно познакомиться с этой болтовней в одном томе. <���…>

Gore Vidal Black Swan's Way // Observer. 1974. May 12. P. 36.

(перевод А. Голова)

«Твердые суждения» — это собрание всевозможных набоковских заметок: интервью, писем к издателям, этимологических штудий и нескольких статей, по большей части весьма задиристых. Письма, также отличающиеся придирчивостью, производят менее резкое впечатление, так как их адресаты не указаны. Вся эта смесь предназначена для исследователей творчества Набокова, которые проявят интерес к последним баталиям писателя. Данная книга всего лишь восполняет пробелы, позволяя бросить мимолетный взгляд на личность этого мудрого мастера, скрытую за отполированными до блеска вымыслами, лирическими воспоминаниями и сварливыми предисловиями.

И вот теперь эти жареные факты и любопытные подробности, доселе разбросанные по разным изданиям, собраны под одним переплетом: идиллическое имение в старой России; эмигрантский кочевой образ жизни; убийство набоковского отца русским фашистом; жизнь в гостиницах, бабочки, профессор в Корнелле <���…> неспешное заполнение карточек перед лекциями (и даже для ответов во время интервью); традиционные вкусы в искусстве (неприятие абстракционизма); невосприимчивость к музыке; сын — оперный певец; длительные скитания по Западу, впоследствии ставшие «Лолитой»; скандальные публикации; успех; полнейшее безразличие к социальным проблемам; насмешки над мыслителями и большинством писателей и, наконец, манихейский дуализм в политике (добрая Америка, противостоящая глобальным проискам Кремля).

Как и в своих романах, Набоков удивительно живописен («я родился художником»), даже скульптурен. Не менее живописен он и в подходе к литературе. В своих корнеллских лекциях он старательно избегает исторического и интеллектуального контекста, зато подробно останавливается на описании устройства русского спального вагона у Толстого или карты Дублина у Джойса. Действительно, любимыми набоковскими мальчиками для битья являются те критики, которые усматривают в искусстве «школы» или «влияния» (всегда в кавычках). Он также осыпает насмешками писателей «с тенденцией» — Достоевского, Манна, Камю и любых других авторов, склонных изображать роль некоего нематериального (скажем, «духовного») начала в человеческой жизни. В своей курьезной атаке на «Тошноту» («Нью-Йорк таймс», 1949, помещено в рецензируемом томе) Набоков по большей части рассматривает неточности перевода и фактические ошибки у самого Сартра и в заключение отбрасывает книгу на том основании, что она рассматривает отвлеченные философские проблемы «на чисто ментальном уровне». Здесь Набоков напоминает наивного позитивиста, отрицающего все, что невозможно увидеть.

Так уж сложилось, что постоянным эпитетом Набокова стало слово «мыслитель». Хорошо известны его словесные залпы по другому мыслителю — Фрейду. Постоянные выпады против «венского шарлатана», смешные на первый раз, на двадцатый кажутся решительно утомительными. Более того, Набоков любит осмеивать и бездоказательно обличать. Он никогда ничего не аргументирует, редко приводит ссылки на какие-либо конкретные книги или пассажи Фрейда; он берется за оружие для того, чтобы развенчать Фрейда как психоаналитика и литературного критика. Он, несомненно, полагает, что Фрейд не представляет из себя ничего, кроме секса и Эдипова комплекса, так что читатель начинает удивленно задумываться: а читал ли Набоков Фрейда? Точно также проклятия, обрушиваемые на Маркса, представляют собой патологический антикоммунизм, и периодические «опровержения» Маркса в набоковских романах выглядят скорее проявлением личной предвзятости. И хотя Набоков претендует на некоторые познания в физике, среди мыслителей, которых он любит задевать, оказывается и Эйнштейн, и то, что Набоков называет «его гладкими формулами». Сам Набоков исповедует расплывчатый солипсизм и грубый атомизм, в котором не остается места ни для чего иного.