Алла Латынина - Комментарии: Заметки о современной литературе

Демократическим путем избранный парламент России, остановивший путч, был не революционным, а именно легальным органом, сформировавшимся в недрах старого общества путем реформы социальных институтов в рамках самих этих институтов; успех его действий обеспечила именно апелляция к легальному началу н лозунг защиты законной власти.

И не случайно среди первоочередных распоряжений хунты был запрет на совмещение государственных должностей и предпринимательской деятельности – мера, направленная не столько на пресечение коррупции, сколько на разделение интересов предпринимателя и чиновника, сама собой возрождавшая партию как орден меченосцев.

Радикалистский миф интеллигенции, возобладавший в начале XX века, миф о невозможности трансформации общества путем реформ кончил тем, что слился с мифом сотворения нового общества, возникающего на развалинах старого.

В книге Михаила Геллера «Машина и винтики» приводится цитата из статьи немецкого журналиста Клауса Менерта, в 1932 году посетившего Советский Союз: «Новый миф родился в России, миф творения мира человеком. Вначале был хаос, капитализм… Потом пришли Маркс, Ленин и красный Октябрь». Хаос был преодолен ценой неисчислимых жертв в ходе ожесточенной борьбы, которую вел русский пролетариат. «Теперь Сталин создает в ходе пятилетнего плана гармонию, порядок и всеобщую справедливость», – описывает Менерт сущность нового мифа.

Похоже, нынешнее радикалистское сознание уже создало другой миф. В этом мифе роль хаоса играет социализм. Хаос должен быть преодолен в результате ожесточенной борьбы за рынок, которую демократы ведут против партократов, после чего быстро установится порядок, гармония и всеобщая справедливость. Миф о рынке занял место мифа о светлом будущем в сознании одного типа. Изменились лишь приманки.

У всякого мифа есть отличительная черта: он не боится противоречий. Противоречия существуют в нем на правах аксиом. С опаской и недоумением глядит современный консерватор на газету, где статья, критикующая медлительность действий правительства по переходу к рынку, требующая «отпустить» цены, соседствует с жалостливой картинкой, изображающей сгорбленную старушку с пустой кошелкой. Негодующий текст протестует против троекратного повышения цен, в результате которого старушке теперь и на супчик мясца не купить. «А если цены отпустить, – думает консерватор, будучи убежденным рыночником, – во сколько же они раз взовьются? И хватит ли тогда старушке на супчик?»

Увы, в сфере экономической рынок и социальная защищенность находятся в таком же противоречии, как в сфере политической – свобода и равенство.

Инстинкт, или, как еще резче выразился Ф. А. Хайек, «атавизм социальной справедливости», – протестует против рынка. Нет ничего опасней, нежели искоренять и подавлять инстинкты, но надо осознать: требования стремительного перехода к рынку противоречат требованиям социальных гарантий. Несколько исторических картинок помогут прояснить нашу мысль.

Почему не возникла рыночная экономика и вслед за ней промышленная революция и проч., и проч., скажем, еще в Греции? Ведь уже в V веке до н. э. на каменистой почве Аттики завелось вполне капиталистическое хозяйство: промышленные оливковые плантации и виноградники. Богатые люди скупали земли, мелкие землевладельцы, разорясь, бежали в Афины. Аттика теперь не снабжала сама себя хлебом, а экспортировала вино и масло в обмен на зерно. Возник рынок товаров.

Но разоренные земледельцы были вдобавок еще и гражданами Афин. Будучи полноправными гражданами, они не могли оставить сами себя без социальных гарантий. Состоятельным людям пришлось оплачивать массу общественно полезных мероприятий – от устройства народных развлечений до снаряжения военных кораблей.

Бедняки получали от государства компенсацию – как натурой, так и деньгами. Например, за участие в судебных заседаниях. Это был замечательный суд, где присяжные, обыкновенно нищие, знали, что их завтрашний ужин зависит от размеров конфискованного в ходе заседания имущества, и перед судом было опаснее быть богатым, чем виновным.

Афинские граждане пребывали в законодательно оформленной уверенности, что богатство нужно для того, чтоб жертвовать его для пользы граждан.

Но социальные гарантии для бедняка обернулись социальной уязвимостью богача. Рынок товаров родился, но рынок рабочей силы так и не возник.

Схожая история повторилась в Риме, с той только разницей, что римский плебс кормился не за счет отечественного собственника, а за счет собственника чужеземного.

Граждане греческих полисов, приравняв право гражданства к праву кормежки, не захотели допускать к общественному пирогу иногородних и иноплеменников. Полисы оказались обречены на малые размеры, непрестанные смуты и в конце концов – на завоевание.

Социальные гарантии способствовали расцвету античной культуры, но сгубили античную экономику, а политика «хлеба и зрелищ» стала самым надежным оружием тиранов.

История, однако, не прекращала своих настойчивых попыток завести рынок. В конце средневековья в Англии вновь появилось капиталистическое земельное хозяйство: богачи скупали землю и разводили овец. Разоренные земледельцы бежали в города. Но Генрих VIII и Елизавета, в отличие от Клисфена и Перикла, не от демоса получили власть. Ответом правительства были не бесплатные раздачи хлеба, не социальные гарантии, а суровые законы о бродяжничестве. В том числе и такие, которые предписывали нищим работать на фабриках. Возник капитализм.

Период первоначального накопления – вещь крайне жестокая, и в XX веке, пройдя опыт социалистических революций, вызванных глубоким и справедливым разочарованием в капитализме, нельзя встать на защиту законов о бродяжничестве. Нельзя сегодня сказать: пусть богатые богатеют, а бедные пеняют на себя.

Но нельзя не понимать и другого – чем больше внеэкономических методов распределения, тем меньше стимулов для человека экономического.

Не будучи экономистами, мы не беремся оценивать сравнительные достоинства хозяйственных программ, конкретные меры перехода к рынку. Но не надо быть экономистом, чтобы осознать: никакие самые беспрепятственные действия самого расторопного и компетентного правительства не в состоянии совершить чудо – примирить все интересы, создать немедленно рынок – и установить социальную справедливость, поощрять свободную инициативу – и не допустить проникновения партократов и бюрократов в рыночные структуры, покровительствовать предпринимателю – и искоренить нетрудовые доходы.

Не надо быть экономистом, чтобы понять – рынок не может быть идеалом, и это его главное достоинство. Рынок не есть сфера нравственности, рынок – сфера хозяйственного творчества. Его преимущество в том и состоит, что он не переделывает человека, а даже индивидуальные пороки заставляет служить общему благу; что ему не важно происхождение богатства, а важно его функционирование…