Томас Элиот - Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература

Я думаю, опасности, подстерегающие национальную церковь, в то время как вселенская церковь есть не более чем благочестивый идеал, столь очевидны, что одно их упоминание побуждает к согласию. Полностью отождествляемая с каким- то одним народом, национальная церковь может во всякое время, но особенно в моменты смут, стать не более чем голосом предубеждений, страстей или интересов своего народа. Но существует и другая опасность, не так легко распознаваемая. Я утверждал, что идея христианского общества предполагает, для меня, существование одной Церкви, нацеленной на охват всей нации. И пока у нее не будет этой цели, мы будем вновь и вновь впадать в конфликт между своей принадлежностью к государству и принадлежностью к церкви, между общественной и частной моралью, конфликт, делающий сегодня нравственную жизнь столь трудной для каждого и в свою очередь провоцирующий то стремление к упрощенному одностороннему решению в пользу этатизма или расизма, которое национальная церковь может побороть лишь в том случае, если признает свое положение в качестве части вселенской церкви. Однако если бы мы позволили себе предложить Европе (ограничивая свое внимание данным континентом) идеал всего лишь сообщества христианских обществ, то могли бы неосознанно склониться к трактовке идеи вселенской церкви как идеи всего лишь некой находящейся в духовном измерении Лиги Наций [24] Лига Наций (1919–1946) — международная организация, учрежденная, согласно ее уставу, с целью развития сотрудничества между народами и гарантии мира и безопасности. . Индивид был бы непосредственным приверженцем лишь своей национальной церкви, а вселенская церковь оставалась бы абстракцией или стала бы ареной борьбы для конфликтующих национальных интересов. Но разница между вселенской церковью и усовершенствованной Лигой Наций состоит в том, что верность индивида своей собственной церкви вторична относительно его верности церкви вселенской. До тех пор пока национальная церковь не является частью целого, она не может налагать на меня никаких обязательств; представить же себе такую Лигу Наций, которая могла бы предъявлять к индивиду требования верности по отношению к себе, первенствующие перед требованиями его страны, — просто химера, которую очень немногие рискнули бы даже вообразить. Я не раз говорил о невыносимом положении тех, кто стремится вести христианскую жизнь в нехристианском мире. Но следует помнить, что даже в христианском обществе, организованном настолько хорошо, насколько мы можем представить себе возможным в этом мире, пределом станет необходимость гармонизации нашей обычной жизни во времени и жизни вневременной, духовной: тождественны они никогда не будут. Всегда будет существовать двойная верность — верность государству и верность церкви, своим согражданам и своим братьям во Христе повсюду, и последнему всегда следует отдавать первенство. Напряжение будет существовать всегда; и это напряжение выражает самую суть идеи христианского общества и является основным признаком, отличающим христианское общество от языческого.

IV

Должно быть очевидно, что форма политической организации христианского государства не входит в границы данного анализа. Отождествление какой бы то ни было конкретной формы правления с христианством — опасная ошибка, ибо оно смешивает вечное с преходящим, абсолютное с обусловленным. Формы правления и социальной организации находятся в постоянном процессе изменения, и их функционирование может быть весьма отличным от той теории, которую они призваны иллюстрировать. Теория государства может быть, скрыто или явно, антихристианской: оно может присваивать себе права, претендовать на которые может только церковь, или претендовать на решение моральных вопросов, о которых только церковь правомочна выносить суждение. С другой стороны, режим может на практике требовать больше или меньше, чем он провозглашает, и мы должны исследовать как его работу, так и его устройство. У нас нет никакой уверенности в том, что демократический режим никак не может быть столь враждебным христианству на практике, как иной — в теории: ведь даже наилучшее правительство должно соотноситься с характером и степенью самосознания и образования отдельного народа в определенном месте в определенное время. Тем, кто рассчитывает, что анализ природы христианского общества закончится предложением определенной формы политической организации, следует спросить себя, действительно ли они считают нашу форму правления более важной, чем наше христианство; тем же, кто убежден, что нынешняя форма правления в Британии — наиболее приемлемая для любого христианского народа, следует спросить себя, не путают ли они христианское общество с обществом, просто терпимым к исповеданию христианства отдельными индивидами.

Данное эссе не стремится быть ни антикоммунистическим, ни антифашистским манифестом; читатель уже мог к данному моменту забыть, что мною говорилось в начале, когда я признавался в гораздо меньшем интересе к более внешним, хотя и значимым, расхождениям между системами правления различных наций по сравнению с более глубоким водоразделом между языческим и христианским обществом. Наша озабоченность международной политикой в течение нескольких последних лет вызвала больше поверхностного благодушия, нежели последовательных попыток разобраться в собственной совести. Иногда мы почти убеждены в том, что очень неплохо преуспели в реформе здесь и в реформе там, и преуспели бы еще более, если б только иностранные правительства не упорствовали в нарушении всех правил и не вели нечестную игру. Еще более удручает мысль, что только страх или ревность к заграничному успеху может рождать в нас тревогу о здоровье собственной нации; что лишь через это беспокойство можем мы рассматривать такие вещи, как сокращение численности населения, недоедание, нравственное вырождение, упадок сельского хозяйства, — вообще как зло. И что хуже всего, мы защищаем христианство не потому, что оно истинно, а потому, что оно может быть полезно. К концу 1938 г. мы пережили волну "духовного возрождения", которая должна была бы научить нас, что глупость не является прерогативой какой-либо одной политической партии или какой-либо одной религиозной конфессии, а истерия — привилегией необразованных. Выраженное тогда христианство было весьма смутным, религиозное рвение оказалось рвением к демократии. Все это не могло породить ничего лучшего, чем замаскированный и в высшей степени ханжеский национализм, ускоряющий наше продвижение в направлении язычества, столь нами на словах ненавидимого. Оправдывать христианство тем, что оно обеспечивает основания нравственности, вместо того чтобы выводить необходимость христианской нравственности непосредственно из истины христианства, — очень опасная инверсия; и мы можем отметить, что тоталитарными государствами особенное внимание уделялось, — с упорством в достижении цели, не всегда присущим демократическим государствам, — тому, чтобы обеспечить свою национальную жизнь основаниями нравственности, — быть может, ложными, но зато в большом количестве. Не энтузиазм, но именно догма отличает христианское общество от языческого.