Томас Элиот - Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература

Пятьдесят пять лет проживший в Англии (ему было 39, когда он принял английское подданство и англокатолицизм), Элиот тем не менее оставался американцем, даже внешне. Как заметил его друг, поэт и критик Герберт Рид: "Он очень хорошо усвоил английский стиль одежды, английские обычаи, привычку к английским клубам. Но… был слишком правильным англичанином, чтобы выглядеть естественно" [934]. И. Стравинский описывал его в 1950-е как высокого сутулого человека "с американскими повадками" [935]. Возникает проблема национальной идентичности экспатрианта, пытающегося ассимилироваться в принявшую его культуру, но неизбежно сохраняющего начала, заложенные в него с детства. Ибо в сущности всё, или почти всё, что Элиот сделал в поэзии и критике, он сделал именно благодаря тому, что был представителем авангардной американской культуры в культуре традиционной, английской.

* * *

Со временем очевидно, что в творчестве Элиота — в его поэзии, критике, в эссе о литературе, христианстве, культуре — доминирует идея традиции, причем идея "традиции динамической", не только не противоречившей его новаторским реформам в поэзии, а, напротив, служившей их источником. Утрату "традиции", то есть органичной связи с прошлым, ее "обрыв" он расценивал как опаснейший симптом болезни общества.

Его теория традиции модифицировалась со временем, но суть ее, ядро определились еще в 10-е — начале 20-х годов. Впервые свой взгляд на природу литературного процесса и традиции, в основе которого — понимание времени в духе философии Ф.Г. Брэдли и А. Бергсона, Элиот наиболее четко обосновал в программном эссе "Традиция и творческая индивидуальность" (1919). Эстетике романтического самовыражения, индивидуализма, творческой свободы он противопоставил "классический" принцип — подчинения личного надличностному, ориентацию на традицию. Однако он считал, что нельзя слепо идти путями предшествовавшего поколения, традицию нельзя просто унаследовать, приобщение к ней требует труда. Поэт, чтобы остаться поэтом после двадцати пяти, должен обрести чувство традиции через чувство истории, философское осмысление ее и тем самым постичь глубины бытия, природу временного и вневременного, то есть ощутить прошлое не только как прошедшее, но и как настоящее. Чувство традиции побуждает художника творить, ощущая в себе не только собственное поколение, но и всю европейскую литературу, от Гомера (а внутри нее — и всю литературу своей страны) как нечто существующее единовременно, как "единовременный соразмерный ряд", меняющийся с появлением нового произведения. Таким образом настоящее направляется прошлым. Писатель, ощущающий себя в контексте традиции, то есть литературы как феномена, одновременно меняющегося и устойчивого, во времени и вне времени, сознает свою современность и масштабы своих проблем. При этом Элиот утверждал, что искусство и литература с течением времени не прогрессируют, не становятся лучше, видоизменяется лишь их материал; непрестанно меняется сознание, европейское, национальное (каждое из них несравненно важнее, чем индивидуальное сознание поэта), но никто и ничто не отвергается как лишнее, будь то наскальные рисунки, Гомер или Шекспир. Эти изменения — не улучшение, оно основано лишь на развитии и усложнении "экономики и техники".

Традиция, в представлении Элиота, требует постоянных изменений, пересмотра, в сущности выбора; иначе напрасны все новаторские усилия, хотя гипертрофия приятия перемен таит в себе угрозу стабильности, то есть возможность признания Шекспира устаревшим и ненужным. Прошлое для Элиота — это не аморфная, бесформенная масса, не какой-то один период, писатель должен распознать "ядро традиции" — ее "главное течение", или "русло", не всегда наиболее заметное и признанное.

Элиоту, как и его эстетическим единомышленникам 10-х годов — Паунду, имажистам — казалось, что из вчерашнего дня, из предшествующего им романтического периода наследовать нечего. Источники для обновления англоязычной поэзии — "свою" традицию — Элиот искал в творчестве Данте, поздних елизаветинских драматургов и поэтов — Шекспира, Дж. Уэбстера, Чапмена, Форда, Тернера, Джона Донна и поэтов-метафизиков XVII в., "барочного классициста" Джона Драйдена, французских символистов (Ж. Лафорга, Т. Корбьера, Ш. Бодлера и др.). Обращаясь к традиции, он создал свой "канон". Называя себя "неоклассицистом", он в значительной мере ориентировался на тип мировосприятия, свойственный эпохе барокко, казавшейся ему близкой, родственной его "тяжелым временам". Недаром именно ему принадлежит существенная заслуга в реабилитации литературной репутации Джона Донна и поэтов-метафизиков XVII в., более двух веков практически преданных забвению.

Философы, которых он ценил, — Ф.Г. Брэдли, Т.Э. Хьюм не дали ему искомой точки опоры в хаотическом, "вращающемся" мире, хотя и довольно близко подвели к ней. 1927 — поворотный год в судьбе Элиота: он принял английское подданство и из традиционного в его семье унитарианства, исповедовавшего последовательный монотеизм и отождествлявшего Бога с мировым Разумом и Природой, перешел в англо-католицизм. Провозгласив себя в предисловии к книге "Ланселоту Эндрюсу" (1928) "классицистом в литературе, роялистом в политике, англокатоликом в религии", он подчинил свою деятельность решению этических проблем и проповеди христианских идеалов. Вскоре после своего "обращения" он заметил Полу Э. Мору, что только христианство примиряет человека с жизнью, иначе она ужасна, отвратительна [936].

Судя по всему, его "обращение" было вызвано отторжением американской цивилизации, основанной на догмах и философии протестантизма, и стремлением обрести связь с главной "Традицией" европейской цивилизации — католицизмом, ассоциировавшимся для него с тысячелетним европейским миропорядком, в англиканстве же, особенно его "верхней", англо-католической ветви, сохранились основные догматы католицизма. В этой ситуации Данте как центральная фигура "основного течения" европейской литературы стал главным и в "традиции" Элиота. Признавая то, что Данте и Шекспир "поделили мир между собой", он отдавал предпочтение Данте за его "более мудрое отношение к жизни", основанное на "высшей" — цельной христианско-католической философии Фомы Аквинского, тогда как Шекспир, на его взгляд, исповедовал философию, состоявшую из "лоскутов": скептицизма Монтеня, цинизма Макиавелли, римского стоицизма Сенеки. В антропоцентризме художников Ренессанса, в утверждении ими свободы воли человека он видел истоки индивидуализма, произвола личности — начало пути, который привел к "бесплодной земле" XX в., к "бескорневому существованию", отчуждающему людей — всех классов — от традиции и ведущему к формированию "массового общества", "толпы".