Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма

Г-н Рожье сказал мне, что если я опубликую свой труд сейчас, то мое пребывание здесь может поставить маленькую Бельгию в весьма затруднительное положение перед ее могучим и жестоким соседом. Я ответил ему: «Что ж, если я решусь печатать это, я уеду в Лондон». Мы расстались друзьями. Он предложил ссудить меня рубашками.

И правда, они мне нужны. У меня нет ни одежды, ни белья. Возьми пустой сундук и уложи в него мою одежду. Положи туда новые панталоны со штрипками, потом те, которые я уже носил, а также мои старые серые панталоны, затем сюртук, толстое пальто с накидными петлями, — капюшон от него лежит на резной скамье, — и новые мои башмаки. Кроме тех, что на мне, я три недели назад заказал еще пару Кюну, моему сапожнику на улице Валуа. Пошли к нему за ними, вели уплатить (18 фр.) и вложи их тоже в сундук. Запри его на замок; я дам тебе знать, каким образом ты мне все это перешлешь.

Может быть, тебе стоило бы приехать сюда дня на два, на три, чтобы нам договориться с тобой насчет множества важных вещей, о которых не напишешь. Если ты согласна, мы еще поговорим об этом в следующих письмах.

Я кончаю, время отправлять почту. Мне кажется, что я забыл написать тебе еще очень многое. Милый друг, я знаю, что в эти ужасные дни ты выказала много мужества и держалась с достоинством. Не изменяй себе и дальше. Ты заслужила у всех глубокое уважение…Сообщи мне о здоровье Виктора и Адели. Я знаю, что Шарль крепче стали.

Передай мой нежный поцелуй им всем и пожми за меня честные руки Огюста и Поля Мерис. Самый почтительный и теплый привет прелестной жене Поля.

Целую тебя тысячу раз. Не забудь о визите к супругам М.

Помните, дорогой Огюст, двадцать лет назад я говорил: «Мы поем так, как другие сражаются»? Ну вот, я и стал участником сражения и показал по мере сил, чего стоит поэт.

Эти буржуа узнают, наконец, что разум настолько отважен, насколько трусливо брюхо.

Благодарю за прекрасное письмо. Ваша душа так созвучна моей, что в этих страницах, написанных вами в тюрьме, я узнал свои собственные мысли о рукопашных схватках и сражениях. Но я только думал обо всем этом, а вы сказали, и лучше моего.

Жму вашу руку. До скорого свидания.

В.

Брюссель, 19 декабря 1851

Благодарю вас. Ваши ласковые, великодушные слова льются мне прямо в сердце. Я трижды прочел это теплое чудесное письмо. Какое противоречие! Человек такой души, как ваша, — в Консьержери, а этот скот — в Елисейском дворце!

Дорогой друг, надеюсь, что это не надолго. А если и затянется, мы лишь подольше посмеемся над этим. Какой позор! К счастью, левая доблестно защищала свое знамя. А негодяи громоздили преступление на преступление, добавляли к жестокости измену, к трусости — зверство. Если меня не расстреляли, то не по их вине и не по моей.

Я собираюсь работать. Но изданию книг здесь ставят препятствия. Моя жена расскажет вам о них. А я пока буду писать.

Если бы мы могли основать колонию в каком-нибудь уголке свободной земли! Изгнание перестало бы быть изгнанием. Я лелею эту мечту.

Передайте мой нижайший поклон г-же Поль Мерис. Глубоко преданный вам

Виктор Гюго.

19 декабря 1851, Брюссель

Брюссель, утро воскресенья, 28 декабря 1851

Дюма отправляется в Париж и берет на себя труд передать тебе это письмо. Надеюсь, милый друг, что все вы здоровы. Быть может, я сегодня застану на почте ваши письма, это будет огромной радостью в моем одиночестве. У меня ничего нового. Впрочем, вчера утром мне нанесли визит два жандарма. Меня на минутку арестовали, весьма вежливо, впрочем; на минутку завели к королевскому прокурору; на минутку затащили в полицию, — все для того, чтобы объясниться со мною по поводу моего фальшивого паспорта . Кончилось это чем-то вроде извинений с их стороны, взрывом смеха с моей, и — будьте здоровы. Оппозиционные газеты хотели раздуть дело. Я счел это бесполезным. В сущности правительство побаивается героя переворота, и не стоит сердиться за то, что оно немного придирается к изгнанникам. Я ему прощаю, но его образ действий остается тем не менее весьма бельгийским — весьма «варварийским», как выражается Вольтер.

Возможно, я смогу здесь кое о чем договориться с бельгийскими издателями, если они бросят заниматься перепечаткой. У меня большие замыслы. Я получил ряд предложений. Увидим, во что все это выльется.

Много работаю над известными тебе заметками. Как жаль, что их нельзя сейчас опубликовать. Но и это будет видно дальше.

Любите же меня все, Шарль, Виктор, Огюст, Поль Мерис — мои четыре сына, как я зову вас. Надеюсь, что все мои дорогие заключенные чувствуют себя хорошо. Скажи моей голубке Адели, чтобы она написала мне такое же милое письмецо, какое я получил от нее на днях. Дюма торопит меня, надо запечатывать конверт. Целую вас всех и мечтаю о том дне, когда я расцелую вас уже не на бумаге.

Брюссель, 31 декабри 1851

Милый друг, г-н Бурсон, который вручит тебе это письмо, — главный редактор бельгийского «Moniteur». Прими его полюбезнее . Это замечательный человек, редкого ума и благородства. Он разделяет все наши убеждения, а его очаровательная, остроумная жена напоминает тебя своей восторженностью и верой в будущее и в прогресс.

Посылаю тебе статью из местной «Messager des Chambres» по поводу происшествия, которое тебя встревожило. Она окончательно успокоит тебя. За исключением этой маленькой неприятности, я могу лишь похвалиться тем приемом, который мне здесь оказывают.

Сегодня истекает год, завершившийся великим испытанием для всей нашей семьи: оба наших сына в тюрьме, я — в изгнании. Это тяжко, но хорошо. Небольшой мороз на пользу урожаю. Что до меня, то я благодарен богу.

Завтра Новый год, а меня не будет с вами, чтобы расцеловать вас, мои дорогие, горячо любимые. Но я буду думать о вас. Всем сердцем я стремлюсь к вам. Я буду в Париже, буду в Консьержери. Вспоминайте обо мне за этим семейным, тюремным столом, полным для меня такой притягательной силы; мне кажется, я услышу вас.

Благодарю тебя за дневник, который ты ведешь для меня. Думаю, что он действительно будет мне очень полезен, ведь ты видишь сторону событий, скрытую от меня.

Поблагодари Беранже и попроси его поздравить от меня Беррье. Мне будет очень приятно прочесть, о чем говорил с тобой Беранже.

Я получаю здесь множество вестей отовсюду. Вокруг меня людей не меньше, чем в Париже. Сегодня утром у меня собрался кружок бывших депутатов и бывших министров, посетивших мою конурку в «Зеленых воротах», где я живу по-прежнему.

Мне было передано ими конфиденциальное письмо от Луи Блана. Они собираются основать в Лондоне еженедельную газету на французском языке. Предполагается учредить организационный комитет, состоящий из трех французов, трех немцев и трех итальянцев. Одним из трех французов буду я, двое других — Луи Блан и Пьер Леру. Что скажешь об этом? Можно было бы начать тогда великую войну против Бонапарта. Но я боюсь, как бы это не отразилось на бедных наших, милых пленниках. Скажи, что ты думаешь по этому поводу. Если будешь говорить об этом с кем-либо, то лишь с величайшей осторожностью. Меня просили соблюдать тайну.