Татьяна Чернышева - Природа фантастики

Что же касается самой идеи синтеза научного и художественного методов в научной фантастике, то она, очевидно, не соответствует истине [82] °82 Ложной представляется нам идея возникновения нового метода на основе единения исследовательских принципов науки и искусства, как и мысль о том, что искусство, точнее научная фантастика, использует некоторые методы исследования, свойственные науке. Однако в определенном смысле слова некий синтез здесь осуществляется, поскольку наука и искусство на равных правах участвуют в сложном процессе, который мы назвали натурфилософским мифотворчеством, совместными усилиями создают новую систему фантастических идей и образов. При этом не искусство заимствует у науки ее методы, а скорее наоборот, наука, вернее ученые, прибегают к принципам относительно свободного фантазирования, свойственным искусству. Подробнее об этом в четвертой главе. , тем более, что никто так и не определил, в чем же заключается этот синтез. Критики охотно жонглировали модными словами «мысленный эксперимент», «моделирование», словно забывая при этом, что искусство всегда создавало модели явлений действительности, а сюжет, построенный как некий эксперимент («исходные данные» и их результат), можно отыскать, пожалуй, уже в древнегреческой трагедии.

Что же касается тяги научной фантастики к логическому анализу, идеям и даже абстракциям, то ведь и в прошлом искусства, когда еще не было научной фантастики, можно назвать произведения, в которых логическое начало очень сильно. Кроме того, современная эстетика смотрит на работу воображения как на процесс непременного взаимодействия понятий и чувственных образов, как на единство логического и образного начал [83] °83 См., например: Злотников В. Художественное воображение как процесс взаимодействия понятий и чувственных образов. — В кн.: Эстетика. Категория и искусство. М, Искусство, 1965, с. 165. . Поэтому, когда писатель, создавая какой-то фантастический образ, в основание его кладет отвлеченную идею, гипотезу ученого, он вовсе не открывает новый метод и не занимает его у науки — он просто подчиняется общему закону образотворчества, ибо ни один новый образ не рождался только на основе впечатлений и чувственных восприятии; понятия, идеи — непременные «соучастники» его появления на свет.

Итак, идея синтеза методов науки и искусства в научной фантастике, на наш взгляд, была далека от истины. Но по-своему она отразила реальное противоречие современной фантастической литературы: у нее какие-то особые, не свойственные остальной литературе отношения с наукой. Долгое время исследователи и связывали ее не столько с эволюцией литературных форм, жанров и направлений, сколько с развитием науки и техники, с научно-техническим прогрессом, словно он один поднял ее на своих плечах, почти без помощи художественной литературы. Научную фантастику часто называют жанром, но только условно — надо же ее как-то называть. На самом же деле она захватывает самые различные жанры — роман, повесть, новеллу, киносценарий — и объединяет все эти произведения вовсе не жанровая общность.

И в большинстве исследований научной фантастики живет это странное ощущение органической связи научной фантастики в первую очередь с наукой, даже зависимости от нее. Так, Б. Давенпорт отказывается говорить о Лукиане и мифическом Дедале как об исторических предшественниках научной фантастики, поскольку, по мнению автора, не могло быть научной фантастики, когда не было науки [84] °84 См.: Davenport Basil. Inquiry into Science Fiction, p. 4. . Ю. Кагарлицкий ответ на поставленный им вопрос, был ли Свифт научным фантастом, ищет, анализируя отношение писателя к современной ему науке [85] °85 См.: Кагарлицкий Ю. И. Что такое фантастика? Гл. «Был ли Свифт научным фантастом». . Ю. Давыдов видит место научной фантастики в современной западной литературе в рамках «сциентистски-позитивистской перспективы развития современного западного искусства»; ей противостоят реалистическое направление, ориентированное на элементарные (фундаментальные) законы человеческой нравственности и «интеллектуальный роман», ориентированный на миф и философию; сама же сциентистски-позитивистская культура ориентируется на науку и законы, ею открываемые [86] °86 См. Давыдов Ю. «Интеллектуальный роман» и философское мифотворчество. — Вопр. лит., 1977, № 9, с. 140. .

Ощущение, что научная фантастика находится в прямой зависимости от науки, сказалось и в том, что первые исследования профессиональных литературоведов, обративших внимание на научную фантастику, велись в границах темы взаимоотношений науки и литературы, художественной культуры и естественно-научного знания. Такова была работа профессора Марджори Никольсон, изданная в 1948 г. [87] °87 См. Nicolson M. N. Voyages to the Moon. N. Y.: McMillan Company, 1948.

Зачастую классиками научной фантастики становились люди, не слишком одаренные в литературном смысле слова. Однако их произведения, основанные на анализе идей и достижений науки и находящие в последней опору, открывали новые перспективы, создавали традицию. Таков был X. Гернсбек, таков был Олаф Степлдон. Да и основным свойством дарования А. Беляева, как правило, признается его умение видеть перспективы научных открытий и достижений.

Представители первого поколения американских фантастов, сгруппировавшихся вокруг журналов X. Гернсбека и положивших начало «гетто» (Азимов, Ван-Вогт, Хайнлайн и др.), питались идеями науки и были даже мало начитаны в литературе. Писали они на первых порах тоже неважно [88] °88 См, например, James Gunn. Science Fiction and the Mainstream, p. 90. , зато были полны идей и энтузиазма. Едва ли правильно «не замечать» подобных фактов, руководствуясь обычным соображением: плохо написанное произведение — не литература. В данном случае речь идет не об эпигонах, бездарных подражателях и пр., а о действительно одаренных людях, пионерах, во многом заложивших основание здания научной фантастики, хотя их одаренность и не укладывается в рамки привычного представления о таланте писателя. Это объективные факты, и они требуют осмысления.

Научная фантастика в чем-то даже действительно похожа на науку. Сходство это выражается в характере наследования идей. Общеизвестно, что в поэзии, в искусстве есть «вечные темы». Но кто бы из поэтов ни писал о любви или смерти, он пишет так, словно до него об этом никто не писал, словно он первый. Любовный треугольник описан сотни раз, и все-таки каждая новая драма трех людей рассказывается заново. В научной фантастике тоже есть свои «вечные» темы — космический полет, контакт с другими цивилизациями. Но писатель-фантаст не может, не имеет права делать вид, что он первый «полетел» на Луну. Высказанная однажды идея словно бы регистрируется памятью читателей научной фантастики, как будто там есть свое патентное бюро. Вторичное использование ее, конечно, возможно, но только в том плане, как это бывает в науке: никто не станет заново открывать закон всемирного тяготения, но использовать его и учитывать в дальнейших исследованиях должен всякий ученый.