Татьяна Чернышева - Природа фантастики

В самом деле, создана новая мифологическая картина мира, а вместе с тем и новая система фантастических образов, их новый «арсенал», новая база для художественной условности. В этой трудной работе прошли мифотворческие «детство» и «юность» научной фантастики, завершился первый круг ее развития. Круг-то завершился, а инерция движения еще сохранилась. Нет уже смысла в тысячный раз бороздить просторы космоса или уходить в «нуль-пространство», а по привычке бороздят и уходят. И тогда фантастика становится «пустой гимнастикой ума, бесплодной игрой воображения» [147].

Причем это касается не только ремесленнических поделок, о которых в первую очередь и пишет А. Нуйкин, эта эпидемия затрагивает и творчество талантливых писателей. Ю. Кагарлицкий называет это «шахматным творчеством» [148]. Так, роман А. Азимова «Сами боги», вне сомнения, интересное произведение, он читается с удовольствием, как все, что написано по-настоящему одаренным человеком. Но по яркости идей оно не идет ни в какое сравнение с его же, азимовскими, «Установлением» или сборником рассказов «Я — робот». Вселенная «паралюдей», их психология и физиология, придумана, конечно, мастерски. Но ведь параллельные вселенные в фантастике уже были и чужой разум, и столкновение с ним. Все это было много раз. То, что Ю. Кагарлицкий метко охарактеризовал как «шахматное творчество», ощущается и в нарочитой продуманности формы романа (принцип «триптиха» в композиции).

А. Нуйкин пишет, что «развитие ее (фантастики. — Т. Ч.) „вширь“ (экстенсивное) лишается смысла, а в чем состоит развитие „вглубь“ (интенсивное) — не вполне еще выяснилось» [149]. Это верное в целом понимание кризисного, переходного состояния. Однако нам представляется, что пути выхода из кризиса, «развитие „вглубь“», не столь уж неясны, во всяком случае направление движения здесь давно наметилось.

Прежде всего англо-американские критики, как правило, пишут, что общий литературный уровень фантастики последних лет значительно повысился, писать стали гораздо лучше.

Теперь уже никаких сомнений не вызывает сближение научной фантастики с «главным направлением» в искусстве, своего рода возвращение «блудного сына» в художественную литературу. Об этом за последнее время все чаще говорят западные критики [150]. Мысль о том, что фантастика сейчас перестает быть особым жанром, высказана была и в диалоге К. Феоктистова с А. Стругацким [151].

Свидетельством кризиса в англо-американской фантастике была так называемая «новая волна», поднявшаяся в середине 60-х годов. Явление это довольно противоречивое, поскольку представители «новой волны» обнаруживают склонность к авангардистскому искусству [152]. И тем не менее «новая волна» шла под знаком сближения с «главным направлением». Один из критиков считает основным в деятельности представителей «новой волны» то, что они напомнили, что научная фантастика — литература [153]. Одновременно критика отмечает возросшую трудность проведения границ между fantasy и science fiction, «просто» фантастикой и научной фантастикой [154]. В 30-е годы эти границы намечались достаточно отчетливо.

Напомним, что самое размежевание двух типов фантастических повествований в начале XX в. объясняется, очевидно, активизацией мифотворческого процесса. В те времена два типа повествований отличались не только по своей структуре, но и по фактуре фантастических образов. Теперь же инопланетяне, космический полет, робот, далекие галактики стали достоянием и сказки, и условного построения. К. Эмис замечает в связи с этим, что если в прежние времена космический корабль был вполне достаточен для научной фантастики, то теперь он чаще оказывается только средством ввести характеры в чужую среду, не более как аэроплан или такси, что же касается общих симпатий фантастики, то теперь ее больше интересуют политика и экономика, чем космос и техника [155]. Фантастические образы все больше становятся средством, а не целью.

В советской фантастике не было явления, подобного «новой волне», но с середины 60-х годов критики отмечают явный поворот к социальной и философской проблематике от технической и собственно прогностической. Что радовало, окрыляло и вселяло надежды.

Однако, как бы радостно ни воспринималось такое направление развития фантастики, объективно оно тоже свидетельствовало о кризисе, переломе, переходе к новому состоянию, поскольку прежние возможности были исчерпаны и дальнейшее развитие на их основе затруднительно. Но здесь же намечался и выход из кризиса, так как устойчивое обращение фантастики к социально-философской проблематике как раз и означало, что она все больше становится условным приемом, т. е… сближается с вторичной художественной условностью.

Итак, сокращение притока новых конструктивных идей в научную фантастику и сближение ее с главным направлением — разные проявления одного и того же кризисного состояния: научная фантастика все меньше оказывается мифом и все больше литературой. Поэтому в последние десятилетия все чаще встречаются произведения юмористические и даже пародийные, комически снижающие традиционные темы и сюжеты научной фантастики. Вместе с тем явно усиливается социальная и философская струя, когда характерные для научной фантастики образы и ситуации используются в качестве символа, иносказания. Та самая буквальность образов, которая смущала исследователей, сейчас встречается все реже и реже.

Это лишний раз подтверждается расцветом в современной литературе такой разновидности фантастических произведений, как роман (или рассказ) — предупреждение. Возникает он на базе утопии, но, в отличие от утопии, основной функцией которой даже в поздние времена («Туманность Андромеды» И. Ефремова, например) остается все же прогностическая, роман-предупреждение не ориентируется на реальный прогноз даже на уровне свободного фантазирования. Это, как правило, экспериментальное условное построение, возникающее на основе уже сложившейся системы фантастической образности и воспринимаемое на ее фоне.

Одним словом, выход из кризиса для фантастики видится нам не в притоке новых конструктивных идей — для этого пока нет базы — а в «перемене службы», в постепенном превращении образов научной фантастики во вторичную художественную условность. Этот процесс начался давно, и освоение искусством новых фантастических образов будет продолжаться и впредь.

Здесь трудно быть пророком, но можно предположить, что будущее научной фантастики не в сохранении ее автономности, а в полном слиянии с «главным направлением», фантастика, разумеется, останется фантастикой, но она не будет восприниматься как нечто обособленное от всего остального искусства; отчетливее выступят в ней игровые моменты и связь с вторичной художественной условностью, как это было в романтической фантастике.