Капитолина Кокшенева - Русская критика

Но одно дело — писательские рефлексии о нечисти, другое — реальные языческие общины, в которых наши писатели не бывали. В газете Союза Славянских общин «Верховный волхв» читаем: «Высший закон природы гласит: “Да расцветет всюду жизнь!”». И далее описывается языческий обряд совокупления (цитирую по книге иеромонаха Виталия «Россия и новое язычество»). Можно сколько угодно восхищаться яркостью языческой народности, но не учитывать, что языческие общины растут — нельзя. Нынешние толкиенисты, поддерживаемые теми, кто устроил во всемирном масштабе акцию вокруг фильма «Властелин колец» или «Дружина Аркона», многочисленные языческие союзы, культурно-исторические объединения, сайты в интернете — все это обязывает нас знать то, что перед нами идеология бегствав вымышленный мир, еще одна схема опасной виртуализации народа. Да, это очень соблазнительно — выставить миру «удар русских богов», только русские ли это боги, только действительно ли они наследники настоящей традиции на которой настаивают? У нас есть основания в это сомневаться (в русскости и традиционности), если у них же мы читаем: «Новое язычество следует понимать не “язычество конкретного народа”, а многогранную Языческую Философию, какая не имеет государственных границ, ибо исходит от разумной и чувственной природы самого человека». Они сверхлибералы, а не люди традиции. Они теперь уже граждане мира, ибо говорят о Едином государстве «под названием Планета Земля», а их концепция истории дает откровенный ответ всем заблуждающимся относительно традиционности и народности язычества. Концепция такова: старое язычество — это «вера для позавчера», христианство — «вера для вчера», новое язычество — «вера для завтра», сатанизм — «вера для после-завтра».

Заметна ли критика язычества за пределами церковного круга? Нет. Заметна ли критика Православия? Да. Сколько угодно. И она не иссякает.

Збигнев Бжезинский — открытый ненавистник России — сказал: «После падения коммунизма главным врагом Америки является Русское Православие». Увы, но и живущий теперь в России г-н Зиновьев высказался примерно в том же духе, только его критика православия звучит еще более предательски, потому что это критика изнутри. У него православие — тоже враг России, затягивающее ее в идеологическую трясину, а ему, видите ли, хочется открытого научного атеизма.

Очень трудно воспринимать и наши собственные претензии к Православию. Во-первых, у нас тяжкое наследство, ибо в русской культурной среде были сказаны такие слова: «догматы православия пережили себя и отошли в область схоластики» (Д. Поленов), «Религия стала трупом» (А. Иванов). Это мы учили христианство по Бердяеву и Розанову, Соловьеву и в лучшем случае по Достоевскому. Это мы наследники старой интеллигентской традиции: нас раздражает церковность и обрядность и мы, с резвостью свойственной «Московскому комсомольцу», всегда готовы поверить любой клевете на «церковников». Это мы будем «нарочно есть колбаску в пост», чтобы показать товарищам, что не верим мы столь быстрому превращению Савла в Павла.

Это наш Юрий Кузнецов написал о жутком шалмане, «крытом именем Боговой матери», о бомжихе России — бледной, страшной, «дуре по самую задницу». Это наш Владимир Личутин в “Миледи Ротман” превратив Ваньку Жукова в еврея, с щедростью оставил ему православную веру (замечу в скобках, что роман Личутина, безусловно, событие. В нем много органичного, русского, подлинного, но много сделанного, сконструированного, хулиганского, отчаянного. Это — современный русский «плутовской роман»).

Это мы предъявляем Православию претензию за вину церковного (никонианского) раскола. Владимир Соловьев, в конце XIX века отвечал на вопрос «Что такое Россия» так: «Россия есть семья народов, собранная вокруг православного русского народа, разделившегосяв своем понимании православия и безвыходнопребывающего в этом разделении». Иногда кажется, что и мы недалеко ушли от этого весьма опасного определения. Какая сторона представляет русский народ? Соловьев считал, что разобраться тут нельзя, а если принять «безвыходность», то значит принять путь гибели. Но мы живы до сих пор. Так может быть этот раскол более важен для интеллигенции, чем для самого народа? Естественно, что писателя не может не пленить «национальная стойкость» старообрядцев. В этом году в журнале «Москва» вышла повесть Веры Галактионовой «Большой крест». Отличная повесть. С крупными русскими характерами, из староверов (сегодня многие склонны в их среде искать вечные, незыблемые, сохраненные начала). Быть может нам необходимо «не выяснение веры, а напряженность христианской любви?» (Л. Тихомиров).

Скажем прямо, что писателей раздражает православное учительство. Я понимаю, что надо обладать большой личной смелостью, чтобы как Владимир Ник. Крупин прямо его манифестировать, невзирая на кривые пути своей жизни. Но я понимаю, что прямое учительство в творчестве вызывает недоверие, а творчество теряет свою силу художественную. Рассказ В.Крупина «Красная горка» остается литературой, пока писателю (цитирую) «не подвернулся случай для проверки смирения», пока в нем не заговорил светский проповедник. Между тем, право учительства есть толькоу священства и некий инстинкт правды в русском человеке вызывает недоверие к самочинному учительству.

Мы все прекрасно знаем, что воспитание культурычувства веры начинается с добровольного подчинения влиянию Церкви. И это — очень личное дело. Но все мы знаем, что все проблемы своейличности писатель часто (в силу особенности его труда) несет в литературу, а не в церковь.

О божественном духе пишут нынче через каждые три строчки, а цитаты из Священного Писания где только не увидишь. Но сами по себе слова не дадут никакого возрождения человека и возрождения творчества. Это все тот же утилитаризм (П.Е. Астафьев), то есть приспособление христианства к требованием времени и общественной среды. И часто наш русский писатель бунтует именно против этого, сердцем зная правду, и нарочно ест колбаску, делая вызов тем, кто ловко приспособил христианские образы к злобе дня (пример ближайший — стихи Андрея Дементьева в «Литгазете», где христианские образы так «своевременно» пришлись к израильской войне с Палестиной.) О таких писателях еще Лев Тихомиров сказал, что даже «последний дикарь “натуральной религии” более живо ощущает существование духовного мира», чем эти «символисты», для которых рождение Христа и сошествие Святого Духа — только символический рассказ, красивая легенда.

У нас есть только один узкий путь — реального пробуждения чувства веры, которое попросту уже не может быть языческим, дабы язычество может быть только виртуальным. Нет в этом христианском чувстве конфликта с национальным и народным; и мы боремся за ту народность, которая «выше революции, и выше реакции» (Н.П.Ильин). Которая есть высшая земная добродетельеще и потому, что христианская истина, ее «всецелое и всепроникающее господство» не от мира сего. И это христианин понимает, что, одновременно, не снимает напряжения борьбы — борьбы за направление к истине. И теперь о последнем. Никакой христианский эстетизм не дает нам творческой и жизненной силы. Но есть и другие рецепты — попроще. И они тоже стары как мир. Один поборник возрождения русской литературы начала прошлого века писал, что силу творчеству могут дать «воздержание от папирос, спиртных напитков и дамского полу…» Увы, но никакая внешняя «санитарно-гигиеническая школа нравственности» не поможет писателю, а возможно, только и даст самообольщение и самодовольство.