Мишель Бродо - Беседуя с Андре Жидом на пороге издательства

— Одного или двух, быть может. Догадайтесь сами.

— Ну вот еще! Тогда расскажите, какие есть тенденции. Я знаю, что существуют целые сети, свои лобби, молодой Бурдье нам рассказывал. Но вот течения, группы, то, что называется «школы»? Новый роман?

— Два роскошных древа еще стоят: нобелевский лауреат Клод Симон и скандальный знаток кактусов Ален Роб-Грийе [1] Ален Роб-Грийе скончался 18 февраля 2008 г. в Кане, тогда как эта сценка была написана раньше. (Здесь и далее — прим. перев.) . У них нет прямых наследников — ни у них, ни у тех, кого ошибочно причисляют к новым романистам, ведь никто из них не признавал его как школу. «Новый роман» сложился благодаря какому-нибудь издателю, духу времени, случайному фото, совместному отказу от чего-то, а не четко сформулированной доктрине. Можно сказать, что кое-кто из писателей воспринял эти новые веяния. Подражали Дюрас, часто сами того не сознавая. Временами нечто похожее на новый роман можно найти у Жана Эшноза, и не только у него. Порой влияние оказывалось опосредованно. Вместе с тем трудно сказать, чего бы мы достигли, не будь у нас этого периода.

Жид уселся в одно из просторных кожаных кресел неподалеку от входа и знаком предложил мне занять соседнее.

— Похоже на ваш Май шестьдесят восьмого года. Мне легко рассуждать, я к тому времени уже умер, но, между нами говоря, что-то не видно, чтобы он породил хотя бы одно великое произведение. Далеко ходить не надо, возьмем, к примеру, эпоху Наполеона: от нее остались, по крайней мере, «Красное и черное», «Война и мир». А от вашего Мая шестьдесят восьмого? Черта с два! Уж лучше мои «Фальшивомонетчики».

— Эти эпохи нельзя сравнивать. В Мае шестьдесят восьмого все происходило иначе. Рухнуло старое и отжившее, открылись новые возможности, пусть и не напрямую в литературе, но, когда повседневная жизнь меняется, — а она менялась, что бы там ни говорили скептики, — это отражается и в романах. Одни только ситуационисты опередили события: Рауль Ванейгем, Ги Дебор…

— Понятное дело, у них был свой стиль. И они стали классиками. Стиль возвещает эпоху, произведения распускаются, цветут пышным цветом, а затем, когда уже не так ярко светит солнце, падают наземь, как спелые плоды. Кто в наши дни обладает стилем? Назовите имена.

Я задумался. Жид закурил «Честерфилд». С явным нетерпением он обратился к Матео:

— Друг мой, выскажите свое мнение относительно стиля. Ведь этот парень не назовет мне ни одного имени, это очевидно, — он боится поссориться с теми, о ком потом и не вспомнит.

— С вашей стороны тоже не очень-то любезно спрашивать его об этом, — сказал я. — Что касается меня, то я могу назвать вам Патрика Модиано и Филиппа Соллерса, Паскаля Киньяра и Жана д’Ормессона, Жан-Мари Гюстава Леклезио и Эктора Бьянчотти, Эрика Орсенна, Пьера Бергунью, Пьера Мишона, Мишеля Дель Кастильо, Анну Вяземски, Мишеля Турнье, Анджело Ринальди, Анни Эрно…

Я разошелся и беспорядочно сыпал именами.

— Еще Жан-Жак Шуль, Эмманюэль Каррер, Мари Нимье, Жан-Мари Лаклаветин, Морис Жорж Дантек. Особо надо отметить тех, кто, живя за океаном, обновляет и обогащает французский язык: Рафаэль Конфиан, Патрик Шамуазо и великолепный Эдуард Глиссан…

— Кстати, — заговорил Матео, — из ныне здравствующих — конечно, Мишель Уэльбек, Кристоф Доннер и множество других, искренне друг друга ненавидящих, завидующих друг другу, но порой находящих общий язык, — список можно продолжать до утра. Не считая вашего чересчур скромного собеседника.

— Матео, прошу тебя, — сказал я.

Жид погасил сигарету и тотчас же вынул из пачки другую.

— Это почему же вас не считать? Если мы о вас не скажем, то кто тогда скажет? И в каком виде вас представят? Вы думаете, другие станут церемониться? Все кому не лень твердят о своем писательском призвании, без зазрения совести, прямо как заклинание, а вы скромничаете? Напрасно. Вы замечательный прозаик. Классический, с блестящим стилем. Отдельные места мне хочется перечитывать. Нетипичный, это правда, трудно поддающийся классификации. По-настоящему самобытный и потому не слишком-то интересующий оптовиков. Это хороший знак, явный залог будущего успеха.

— Вы уверены?

— Почти. Я знаю, в сиюминутности есть нечто суровое, неблагодарное, немного даже жестокое, рассчитывать стоит разве что на потомков. А вам когда-нибудь хотелось быть модным писателем?

— Я не умею говорить о себе.

— Вот видите, — вмешался Матео, — уже только поэтому он не модный писатель. Но у меня в списке он есть…

— Ясное дело, — весело отозвался Жид, — знаю я ваш список, кого там только нет, как в кутузке после полицейской облавы. Вы любите всех, вам бы дипломатом в посольстве служить, честное слово, а не в журнале. Ну правда, кроме шуток, есть у вас писатель, скажем, наподобие Мальро?

Матео задумался, почесал в затылке:

— Есть отдельные попытки подражания, это ведь излюбленный образец, и притом, не такой сложный, как Пруст или Селин. Но чтоб второй Мальро — нет. Мальро уже был. Да и зачем он нужен, второй Мальро? Вы задали дурацкий вопрос.

Жид принял нарочито сконфуженный вид:

— Знаю. Мне захотелось проверить, осталась ли у вас хоть толика здравого смысла.

Матео не понял, как ему отнестись к этим словам — как к неудачному комплименту? Он посмотрел на часы. Было без десяти семь.

Жид наклонился ко мне, прося закурить.

— Вот вы работаете в журнале, что вы думаете о нынешнем времени, как бы вы его вкратце охарактеризовали?

— Это невозможно, я слишком погружен в текущие события, я ощущаю себя в самой их гуще, а надо от них отдалиться. Я едва различаю отдельные направления, но ничего конкретного сказать не могу. У американцев есть минималисты, у мексиканцев — группа «Крэк», у итальянцев — «каннибалы», у англичан — «новые пуритане», а нам с трудом удается собирать небольшие группки, но, как только какая-нибудь из них громко заявит о себе, самый сметливый из ее членов откалывается, пускаясь в одиночное плавание. Несколько лет были популярны писатели-геи, но это вылилось в целое судебное дело.

— Подумаешь, судебное дело. Идиоты… Из-за этих «геев», уж поверьте, мне много крови попортили. Как вспомню своего «Коридона»… И все-таки я кажусь невинным мальчонкой по сравнению с тем, что пишут сегодня. Ну а кроме этого?

— У нас есть свои современные классики. Заслуживающие доверия профессионалы. Эктор Бьянчотти [2] Эктор Бьянчотти (1930–2012) — аргентинский и французский писатель итальянского происхождения. В 1981 г. получил французское гражданство и полностью перешел на французский язык. , например, — один из немногих иностранных авторов, который стал французом и по-французски пишет лучше, чем многие native speakers [3] Носители языка (англ.). , как говорят лингвисты. Он нашел особый способ рассказать о своей жизни, и способ этот оказался до того хорош, что открыл ему дорогу в Академию, где зазвучал его мелодичный и страстный голос. Кстати, его избрание было встречено с одобрением.