Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Таким образом, в текущем году исполняется 750-летие «Слова о полку Игореве» и 137 лет со времени первого его издания.

Открытие древнего памятника русского эпоса было восторженно принято русскими романтиками. Карамзин еще до выхода в свет «Слова» оповестил в иностранной печати о героической песни русского «Оссиана». «Слово о полку Игореве возвышается жизненным памятником в пустыне нашей древней словесности», - писал Пушкин. Жуковский в 1819 году закончил свой полный перевод поэмы, до сих пор справедливо почитающийся лучшим.

С тех пор «Слово» не переставало питать русскую литературу, кажется, не было такого поэта, который не пытал бы свои силы на «Плаче Ярославны» или не ощутил бы на себе (как напр. Блок) влияния художественных образов «Слова». Полные же переводы памятника дали И. Серяков (1803), А. Палицын (1808), Язвицкий, Левитский, В. Жуковский (напечатан был в 1882 г.), Деларю (1839), Дм. Минаев (1846), Мей (1850), Гербель (1850), Ап. Майков (1870), Н. Павлов-Бицын (1874) и др., всего около 30.

Из всех перечисленных переводов только переводы Жуковского и Павлова-Бицына написаны ритмизованною прозою, приближающейся к форме оригинала. Перевод Деларю (принадлежащий к лучшим) сделан гекзаметром; первый, Серякова, написан еще в традиции XVIII века александрийским стихом; остальные - обычными силлаботоническими размерами (амфибрахиями, хореями), стирающими оригинальный стиль «Слова». Любопытно сравнить здесь некоторые из этих переводов:

Любовь к отечеству зовет, о россы, нас

Воспеть брань Игоря на древний предков глас... (Серяков)

Всеволод, Ингвар и все три птенца из Мстиславого рода (Деларю)

Начнем, други, складом старинным людей

Рассказы про святые былины... (Д. Минаев)

Не начать ли нашу песнь, о братья,

Со сказаний о старинных бранях... (А. Майков)

Не начать ли вам ребята,

Складом повестей невзгод... (Гербель)

В сов. России появилось четыре перевода: в 1934 - Г. Шторма и С. Шервинского и теперь - И. Новикова и С. Басова-Верхоянцева. Любопытно, что никто из видных подсоветских поэтов не покусился на «Слово», хотя о памятнике древней письменности сейчас, в связи с его юбилеем, в сов. России много официально пишется и говорится [569] В 1938 г. к переводу приступил наиболее ценимый Гомолицким из «подсоветских» поэтов - Н.А. Заболоцкий, завершив его в 1946 г., после освобождения из заключения. . Советские переводы страдают бледностью и вымученностью, несмотря на то, что написаны «размером оригинала».

На польский язык очень ценный перевод «Слова о полку Игореве» дал несколько лет тому назад Юлиан Тувим [570] Ср.: «Слово о полку Игореве. В переводе Юлиана Тувима», За Свободу, 1927, № 279, 4 декабря, стр.5. «Литературное приложение». .

Меч , 1938, № 26, 3 июля, стр.6. Подп.: Г. Н-в.

Кажется, ни одна научная теория не возымела такого влияния на искусство, как учение Фрейда. Отразившись на всех областях человеческого духа, психоанализ легко завоевал прежде всего литературу. Почва для этого была подготовлена великой войною, поколебавшей авторитет разума и давшей выход стихийным силам подсознатель­ного.

В первые же повоенные годы появились сюрреалисты, сознательно связавшие свою школу с фрейдизмом. Появился - «психоаналитический» роман. Пришли критики и литературные исследователи-фрейдисты.

Такой исследователь с легкостью решался на выводы, любезные психоаналитикам, принимая всерьез людей, порожденных писательской фантазией. Литература здесь служила лишь материалом - для психологии и психиатрии. Еще хуже обстояло дело, когда психолог подходил к литературе без особо серьезных историко-литературных знаний, брал на свое прокрустово ложе художественное произведение, - объясняя каждую его подробность символикой «эротического комплекса».

Между тем, значение психоанализа было признано литературоведами. Необходимо было только найти для него соответствующие границы.

Современное литературоведение занимается художественным произведением как таковым, вынося за скобки личность автора и его психический мир. Личный опыт писателя переносится в произведение уже творчески переработанным, измененным. Связь здесь между жизнью и творчеством оказывается нарушена, а выводы, исходящие от творчества к авторской биографии, становятся опасны и сомнительны. Но в сумме творчества писателя возникает его «литературная биография», для воссоздания и изучения которой и служит незаменимую службу психоанализ.

Задача такого биографа неизмеримо сложнее собирателя житейских фактов. Ему предстоит восстановить единство творческой личности писателя в поисках его «психического типа», того ключа, без которого невозможно войти в мир авторских образов и идей.

Опытом такого применения психоанализа в области литературоведения является новая книга А.Л. Бема «Достоевский», вышедшая в этом году в издании «Петрополис». Это сборник статей, психоаналитических этюдов, как их называет сам автор. Большинство уже появилось в различных изданиях. Только этюд «Рассудок и хотение», прочитанный в виде доклада в 1936 г. в Русском Свободном Университете в Праге, печатается впервые. Однако соединенные вместе в одну книгу, пересмотренные и дополненные автором, статьи эти приобретают особое значение. Снабдив их вступлением, в котором определяет границы психоанализа для литературного исследования, А.Л. Бем расположил их в порядке возрастающей и углубляющейся темы, ведя к нужному ему выводу.

От первого этюда, в котором А.Л. Бем доказывает нам свою формулу, найденную в результате исследований: «Достоевский раннего периода - снотворец», т.е. использует механизм снотворчества и галлюцинативного состояния, и до последнего, поднимающего проблему конфликта под- и сверх-сознательного у Достоевского, - автор ходит вокруг одной темы. Тема эта - «проблема замкнутой в себе личности, проблема отъединения, ощущаемого в глубине сознания грехом и приводящего в конечном счете к катастрофе».

Достоевский неутомимо возвращается на протяжении всего своего творчества к одному и тому же излюбленному им типу «отщепенца» - мечтателя, фантаста, отверженника, поглощенного одною какой-нибудь идеей или страстью, неизбежно ведя его к ката­строфе.

Только дважды, в самом первом своем произведении и в самом последнем, Достоевский попытался дать героя, в его терминологии положительного, т.е. преодолевшего личное начало действенною любовью. Это Макар Девушкин и Алеша Карамазов. Вопрос, почему же не этот идеал человека сделал Достоевский героем своих промежуточных романов, отдав столько внимания трагедии отверженной личности, А.Л. Бем предлагает положить в основу новой книги. В основу ее легла бы иная проблема: проблема «преодоления замкнутости личности через приобщение к живому потоку жизни».