Владимир Гопман - Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник)

И еще в одном эпизоде Паганель напоминает Жюля Верна. О религии в романе говорится немного, но упоминается, например, что члены экипажа «Дункана» сходили в церковь перед отплытием. И это «по умолчанию» подразумевало, что все герои романа – верующие. Все – кроме, пожалуй, Паганеля. Ведь он ученый, представитель естественного знания (как, заметим, и Жюль Верн). И именно Паганель в ответ на эмоциональное пожелание Элен Гленерван перед первым путешествием по Южной Америке: «Друзья, да поможет вам бог!», сдержанно отвечает: «И он поможет, ибо, поверьте, мы и сами будем друг другу помогать».

Думаю, что многим читателям старшего поколения Паганель представляется в образе замечательного актера Н. К. Черкасова, сыгравшего эту роль в прекрасном отечественном фильме 1936 г. Черкасов сумел найти яркие краски для этого образа – его Паганель высокий, тощий, нескладный, забавный, но удивительно обаятельный.

Фильм обязан своим успехом также блестящей режиссуре В. Вайнтшока (снявшему год спустя еще один знаменитый фильм, «Остров сокровищ») и звучащим в нем песням, музыку которых написал И. Дунаевский на стихи В. Лебедева-Кумача. Не случайно, что песни в фильме поют самые привлекательные герои: Паганель – «Песню о капитане» («Капитан, капитан, улыбнитесь, Ведь улыбка – это флаг корабля…») и Роберт – «Песню о веселом ветре» («А ну-ка песенку пропой, веселый ветер…»). Именно эта музыка наполнила романтикой паруса «Дункана» в фильме.

И в заключение – несколько слов о моем личном отношении к Жюлю Верну. С детства он было одним из самых моих любимых писателей. И когда в 1977 г. я и мой тогдашний соавтор М. Ковальчук (мы писали статьи по теории и истории фантастики под общим псевдонимом Вл. Гаков) получили шведскую премию за работу в области фантастической литературы, приз имени Жюля Верна (Prix Jules Verne), первую литературную награду в нашей тогда совсем недолгой творческой жизни, то я увидел в этом некое знамение свыше.

Но куда дороже для меня другое воспоминание, которое я бережно храню столько лет…

Моя дочь росла в атмосфере Книги (иначе и не могло случиться, поскольку родители были филологами). Больше всего на свете она любила, когда ей читали вслух. За чтение она была готова сделать что угодно: есть нелюбимую кашу, убирать вечером игрушки и т. п. К пяти годам она знала азбуку, однако читать ленилась, хотя и могла сложить из кубиков нехитрые слова: дом, ежик, корова. Летом 1979 г. мы жили на даче прабабушки в Подмосковье. Первую неделю погода стояла плохая, гулять мы выходили редко. Как-то утром я сказал дочери, чтобы она посидела тихо, пока я буду помогать прабабушке.

Прошло полчаса, а из комнаты, где сидела дочь, не доносилось ни звука. Обеспокоенный, я заглянул туда – и увидел ошеломившее меня зрелище. Дочь сидела на диване, держала в руках книгу, и не просто какую-нибудь детскую, с картинками, но «Дети капитана Гранта»!.. «Что ты делаешь, доченька?» – спросил я осторожно. Дочь подняла на меня затуманенный взор и ответила: «Как что, ты разве не видишь, я читаю!..» – «Ты сама взяла эту книгу?» – спросил я еще осторожнее. «Ну конечно, – ответила дочь, и в ее голосе прозвучало обида на взрослых, оставивших ее одну, – вы же с бабушкой были на кухне».

Читала она весь день, и вечером, укладывая ее спать, я спросил, нравится ли ей книга, на что она ответила с воодушевлением: «Конечно!» – «А кто же тебе понравился больше других?» – спросил я. И получил ответ: «Мальчик, который летал на птице» (эпизод с Робертом, на который явно наложились воспоминания о путешествии Нильса Хольгерссона с дикими гусями – книгу Лагерлеф мы читали с полгода назад), «и смешной дядя, который так много говорил» (вполне адекватное описание Паганеля).

Роман она прочитала за три дня – действительно читала, шевеля губами, переворачивала страницы. А потом довольно внятно – с поправкой на почти полное непонимание реалий – пересказала сюжет. После этого читать она стала только сама…

Я подглядывал в комнату, где шло таинство самостоятельного Приобщения к Книге. Сложное чувство владело мною: в нем была и гордость за дочь (сама стала читать!), и грусть от того, что она так явственно – за один день – начала взрослеть…

…Ах, как я завидую тем, кто ВПЕРВЫЕ открывает эту замечательную книгу…

Многих удивило, что известный московский художник Владимир Любаров, блестящий книжный график, проиллюстрировавший и оформивший более ста книг (в их числе Вольтера и Распэ, Гоголя и Гофмана, Жюля Верна и По, Стругацких и Лема), с 1991 года изменил манеру письма. И не потому, что он перешел на станковую живопись, но потому, что возникающие на его холстах странные деревенские жители были так далеки от его изящных стильных книжных иллюстраций. Однако никакого «вдруг» не было. Просто, как потом говорил художник, он почувствовал, что его влечет нечто иное. Он купил дом в деревне Перемилово во Владимирской области и начал рисовать обитателей этого села. А потом и обитателей городка Щипок – это также реальный топоним, так называется улица в Замоскворечье, где вырос художник. За ними последовала серия «Амстердам», в котором Любаров провел месяц с лишним летом 1997 года. Не случайно, что эти картины написаны в традициях лубка – по словам художника, наша жизнь представляется ему «в виде странной лубочной картинки», а лубок нужен «и для снижения пафоса (советского, героического, национального), которым меня перекормили в школе».

О своей жизни Любаров написал книгу-альбом «Рассказы. Картинки». Рассказы небольшие – одна, две, редко три страницы. На развороте одна полоса отведена тексту, вторая – картинке. Текст словно переходит в картинку – и рисунок продолжается рассказом.

Это воспоминания о родителях и родственниках, о жизни на улице Щипок, дом 17, лете на даче в Подмосковье. Манная каша – кошмар детства, телевизор – центр культурной жизни коммунальной квартиры, самозабвенная игра в футбол, первые рисунки… Рыба-фиш бабушки Сони, сакральный ритуал приготовления квашеной капусты…

Отдельная часть посвящена деревне Перемилово, где Любаров с семьей прожил около двадцати лет. Запечатлены различные этапы эпического освоения художником этого мира, его познания и переустройства. В рассказе о том, как Любаров пахал свой участок (вручную!), есть что-то созвучное описанию той борьбы человека с природой (и победы над нею, а потому – победы над самим собой), что вел некогда Робинзон Крузо, моряк из Йорка. Перед нами проходят перемиловские жители – Сережа Большой и Маленький, Надя и Коля, дядя Леша, Митрич, печник Володя, и нет ни одного похожего, каждый говорит со своей интонацией. Точно так же не перепутаешь безымянного рыжего кота и его правнука той масти – по кличке, натурально, Чубайс.