Александр Етоев - Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов

Обратите внимание на слова «орудие общего блага» Далее Честертон утверждает:

Первое важнейшее достоинство детектива состоит в том, что это — самая ранняя и пока что единственная форма популярной литературы, в которой выразилось некое ощущение поэзии современной жизни. Люди веками жили среди высоких гор и вечных лесов, прежде чем осознали их поэтичность; можно с достаточным основанием предположить, что далеким нашим потомкам дымовые трубы, возможно, покажутся такой же яркой метафорой, как горные пики, а уличные фонари — таким же старым и естественным украшением пейзажа, как деревья.

Перечитайте рассказы и повести о Шерлоке Холмсе, заново, целиком. Почувствуйте, сколько в них поэзии современного Конан Дойлу города. То же самое и в любом талантливом детективе, независимо от места и от эпохи.

И еще: «Детективные романы делают и другое полезное дело… Показывая бдительных стражей, охраняющих аванпосты общества, они постоянно напоминают нам о том, что мы живем в вооруженном лагере, окруженном враждебным хаотическим миром, и что преступники, эти детища хаоса, суть не что иное, как предатели в нашем стане».

А как говорил капитан Жеглов: «Преступник должен сидеть в тюрьме».

Среди библиофилов России встречаются люди поистине фантастические. Чудаки и оригиналы, как любил говорить Пыляев, а я повторю за ним. Я тоже встречал таких одержимых личностей, которые за редкую книгу готовы были продаться кому угодно — дьяволу, ЦРУ, человекорыбам с Юпитера, эфиопской мафии.

Одним из самых ярких представителей библиофилов такого рода был Лодыгин Николай Николаевич по прозвищу Зеленая Шляпа.

Среди петербургских книжников в 60-80-е годы Лодыгина знали все. Это был абсолютно безумный книжник, прославившийся когда-то тем, что заявился в американское консульство и потребовал политического убежища. Случилось это после того, как у Лодыгина в букинистических магазинах перестали принимать книги. А жил он исключительно тем, что играл на непостоянстве цен: покупая, например, в «Старой книге» на Московском проспекте «Собрание портретов россиян знаменитых» Бекетова за 1000 тогдашних рублей, нес его на Литейный и продавал там вдвое дороже.

За спекуляцию (была такая статья в Уголовном кодексе) посадить Лодыгина не могли: в прошлом постоянный клиент всех городских психушек, он прикрывался железной справкой о невменяемости. Прописать на постоянку в лечебницу не хотели — из-за острой нехватки мест. Поэтому поступили просто — товароведы всех букинистических магазинов города договорились между собой у Лодыгина книги не принимать, лишив его тем самым единственной доходной статьи.

Вот тогда-то Николай Николаевич, посчитав это политической провокацией, пошел сдаваться американцам.

Те как на Лодыгина посмотрели — сандалии на босу ногу, пиджак на голое тело, мятая зеленая шляпа, — так сразу дали ему от ворот поворот. Словом, никакого убежища Николай Николаевич не получил, а имел долгую беседу с работниками органов государственной безопасности на предмет того, что психи бывают разные, и есть психи наши, советские, психи-патриоты, а есть другие, готовые за жевательную резинку и кеды фабрики «Адидас» продать любимую родину. Строгих мер к виновнику все же решили не применять, ограничились серьезной беседой и направили очередной раз в психушку.

Таких сумасшедших книжников, как Николай Николаевич Зеленая Шляпа, в прежнем Питере было хоть пруд пруди. Саша Гэ (Говно), Витя Полчерепа, Слава Железнодорожник… О любом из них можно писать поэмы, и когда-нибудь они будут написаны. Город, страна, вселенная должны помнить своих героев.

Бальмонту можно смело добавить в анкетную графу «Кем работаете» к профессии поэта еще и профессию путешественника. Где он только не был и какие страны не повидал! Кроме Европы, каждый камень которой знает поступь поэта Бальмонта, он за долгую свою жизнь успел побывать в: Мексике, Америке, Египте, Австралии, Новой Зеландии, Полинезии, Японии, Индии… На островах: Балеарских, Самоа, Новой Гвинее, Тонга и прочих — и имянных и безымянных. После каждого из своих путешествий поэт выдавал читателям полный стихотворный отчет о том, что видел, с кем встречался и что откушивал из местных национальных блюд. Иногда такой отчет бывал прозаическим, как в книге о поездках по Мексике. Иногда он выливался в переложение на язык отечественных осин (выражение моего друга писателя-фантаста Андрея Балабухи, которое он употребляет с частотой пулемета Анки из кинофильма «Чапаев») иностранного народного творчества — мифов, легенд и прочего. В тех же «Змеиных цветах» эта грань поэтического таланта Бальмонта отражена его своевольным переложением образцов древнеиндийской архаики.

Вроде бы сочетание странное — Америка и Древняя Индия. Странное — пока вы не откроете эту книгу Дело в том, что индейская библия, известная под именем «Пополь-Вух» (кстати: впервые, именно благодаря Бальмонту, вышедшая в России в этом томике вместе с путевыми заметками) и индийские космогонические легенды создают как бы разные полюса, рождают напряжение текста. «Пополь-Вух», очень близкий к Библии, трактует мир как творение триединого бога посредством Слова. В мире древнеиндийских мифов вселенная создается сама собой по схеме «хаос — вода — огонь — Золотое Яйцо — Брахма». Философия индуизма трагична и близка европейскому экзистенциализму. В основе ее — одиночество бога Брахмы, рождающее вселенский страх, и старания страдающего божества избавиться от своего одиночества. Именно страх одиночества привел Брахму к созданию себе подобных божеств с помощью энергии мысли. Триединый же господь «Пополь-Вуха» одиночеством, наоборот, не страдает — в силу названной своей триединости.

Бальмонт нынче у читателей не в фаворе. Это плохо, потому что в залежах его стихотворных руд скрываются элементы редкие, современные и благотворно действующие на всякого человека. Так же — проза, и «Змеиные цветы» в том числе.

Маленькая каморка, кусок холста на стене, на холсте нарисован очаг. «Здесь живет писатель Алексей Николаевич Толстой?» — «Здесь живет папа Карло, а к Толстому — это туда». Холст откидывается, за холстом — дверца. Звякает золотой ключик — и мы попадаем в сказку. Заставленный снедью стол, жаркий пар над тарелками, вино в прозрачном графине. И над всем этим пиршественным блаженством — его величество Алексей Толстой, классик нашей советской литературы Неважно, что вокруг вместо дворцовых чертогов — грубые деревянные стены. Война как-никак, враг на родной земле. Глухо ворчит артиллерия. Самолеты буравят воздух. Толстой поднимает тост За Сталина, за победу, за советский народ. Тепло, сытно, уютно, но надо выбираться на холод, за эти деревянные стены, в голодный, продрогший мир, в голодную разрушенную страну. Прощайте, Алексей Николаевич. Спасибо за угощение. Привет вам из блокадного Ленинграда от вашей бывшей жены.