Пьер Бурдье - О телевидении и журналистике

Лишь исследования и анализ механизмов, управляющих практиками агентов, вовлеченных в подобной) рода двойное социальное конструирование;, могут служить условиями коллективного контроля над этими механизмами со стороны тех, кто участвует в мировом событии, именуемом Олимпийскими играми. Используя влияние, которое данные агенты оказывают на остальных, они могут способствовать созданию благоприятных условий для универсализма, заключающегося в Олимпийских играх, и в настоящее время находящегося под угрозой уничтожения.

Стоимость подарков для членов МОК составляла 1 100 долларов, а для спортсменов — 110 долларов, (см. Simpson, V., Jennings, A.: Main basse sur les JO, op.cit., p. 201).

Как можно объяснить бурную реакцию известных журналистов, вызванную изложенным выше анализом [16] Книга «О телевидении» в течение многих месяцев (период, в течение которого она возглавляла список бестселлеров) стала объектом бесчисленных споров между самыми известными журналистами французских газет, еженедельников и телеканалов. — Прим. перев. ? Только тем, что не смотря на все мои опровержения, они почувствовали себя объектом критики (по крайней мере те из них, кто был прямо или косвенно — через близких и подобных им — упомянут). Принятую ими позу оскорбленной добродетели можно, без сомнения, частично объяснить эффектом транскрипции, в результате которого за скобками неизбежно остаются неписьменные компоненты речи — тон, мимика, жесты — т. е. все то, что позволяет непредвзятому зрителю отличить речь, цель которой понять и убедить, от политического памфлета, за который большинство из них приняли мой анализ. Но главным образом, она объясняется некоторыми типичными особенностями журналистского видения мира (которое в свое время вызвало их энтузиазм из-за появления книги «Нищета мира» [ «La misère du monde»]), например, склонностью принимать все новое за так называемые «разоблачения» или тенденцией обращать внимание на наиболее поверхностный аспект социального мира, т. е. на людей, на их действия, и особенно, на вред, приносимый их действиями, часто в перспективе разоблачения и осуждения, а не на невидимые структуры и механизмы (в данном случае, журналистского поля), определяющие мышление и деятельность, знание которых вызывает скорее понимание и снисходительность, чем негодование и возмущение; а также склонностью интересоваться в первую очередь «выводами» (предполагаемыми), а не ходом рассуждения, которое к ним приводит. В связи с этим, мне вспомнилось, как один журналист после выхода моей книга «Государственная знать», результата десятилетних исследований, предложил мне поучаствовать в дискуссии о Grandes Kcoles (элитных высших школах), в которой президент ассоциации бывших студентов выступил бы «за», а я — «против», и не понял, почему я отказался от его предложения. Точно так же, «борзописцы», нападающие на мою книгу, просто-напросто оставили без внимания метод, которым я воспользовался (а именно, анализ журналистского мира как поля), сводя ее таким образом (и не замечая этого) к серии банальных высказываний, сдобренных несколькими полемическими выпадами.

Именно этот метод я бы хотел вновь проиллюстрировать, и, рискуя вызвать новые недоразумения, попытаться показать, каким образом журналистское поле создает и навязывает другим совершенно особое видение политического поля, в основе которого лежит структура журналистского поля и порождаемые им специфические интересы журналистов.

В мире, движимом опасением показаться скучным и необходимостью развлекать во что бы то ни стало, политическая жизнь является неблагодарным сюжетом, по возможности исключающимся из программы в лучшее эфирное время, мало захватывающим и даже печальным зрелищем, которое необходимо сделать интересным. Отсюда возникает наблюдаемая повсюду, как в США, так и в Европе, тенденция вместо серьезных комментаторов и репортеров, занимающихся расследованиями, отдавать предпочтение массовикам-затейникам, и вместо информации, анализа, серьезной дискуссии, репортажа подавать в эфир развлечение в чистом виде, в частности, бессмысленную болтовню различных ток-шоу, приглашающих титулованных и взаимозаменяемых собеседников (некоторых из них — непростительное преступление! — я привел в качестве примера в своей книге). Чтобы понять то, что говорится, и особенно то, о чем не может идти речь, во время этих фиктивных обменов мнениями, необходимо подробно проанализировать критерии отбора тех, кого в Соединенных Штатах называют panelists: они должны быть всегда готовы к тому, чтобы прийти и принять правила игры, соглашаясь отвечать на любые вопросы, даже на самые нелепые и шокирующие, которыми задаются журналисты (tuttologo по определению); быть готовыми ко всему, т. е. к любым уступкам (в том, что касается сюжета, других участников передачи и т. д.), компромиссам и компрометации, чтобы только попасть в эфир и обеспечить себе прямую и косвенную выгоду, связанную с «медиатической» известностью: престиж в различных органах прессы, приглашения на проведение платных конференций и т. д.; не пропускать предварительные интервью, которые некоторые продюсеры в США и все более многочисленные в Европе проводят с целью отбора кандидатов в panelists, делать заранее простые заготовки, придавая им блестящую и остроумную формулировку и не перегружая себя сложными знаниями (согласно пословице: «The less you know, the better off you are» (Много будешь знать, мало получишь]).

Но журналисты, ссылающиеся на ожидания зрителей чтобы оправдать политику демагогического упрощения (противоречащей по всем пунктам демократической задаче информировать или воспитывать, развлекая), приписывают им свои собственные наклонности, свою собственную точку зрения, например, в тех случаях, когда страх показаться скучными заставляет их предпочитать стычки дебатам, полемику диалектике, и делать упор на конфронтацию между личностями (например, политиками), а не между их аргументами, т. e. тем, из-за чего собственно и организуются дебаты: дефицит бюджета, снижение налогов или внешний долг. Поскольку в их компетенцию входит в основном знание политического мира, основанное скорее на личных контактах и признаниях (если не на сплетнях и слухах), чем на объективном наблюдении и расследовании, журналисты склонны сводить все к теме, в которой они являются экспертами. Их интересует игра и игроки, а не ставка игры, чистая политическая тактика, а не суть дебатов, эффект, производимый тем или иным выступлением в логике политического поля (ко<1Лиции, альянсы или конфликты между политиками), а не его содержание (случается даже, что они изобретают и навязывают в качестве темы для дискуссии абсолютно искусственные сюжеты). Например, во время последней предвыборной компании во Франции, они предложили обсудить следующий вопрос: должны ли дебаты между правыми и левыми проводиться между двумя представителями: Жоспеном, лидером оппозиции, и Жюппе, правым премьер-министром, или четырьмя: Жоспеном и Робером Ю, его союзникомком-мунистом, с одной стороны, и Жюппе и Леотаром, его центристским союзником, с другой. За кажущимся нейтралитетом этого журналистского вмешательства скрывалась попытка оказать политическое влияние в пользу консервативных партий, показав возможные расхождения между левыми партиями. По причине своего двусмысленного положения в политическом мире, где, не буду 1!и его полноправными членами, журналисты располагают большим влиянием и могут оказывать политическим деятелям неоценимые символические услуги, которыми не могут воспользоваться сами (за исключением литературной области, в которой они издавна ведут диалог «петуха и кукушки»), они склонны принять точку зрения Терсита и спонтанной философии подозрения, заставляющей их искать причины самых незаинтересованных позиций и самых искренних убеждений в интересах, связанных с положением в политическом поле (например, вызванных соперничеством внутри той или иной партии или «течения»).