Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Говорят, например, что в живописи и скульптуре г-н Гамбетта глубоко презирает нашу французскую школу. Неоспоримы для него только античность и Возрождение. Так же и в литературе — он ограничивает себя одними классиками; в этом смысле он еще буржуазнее, чем буржуа г-н Тьер. Ну что ж! Достаточно, я уже составил себе представление об этом человеке. Его место не с нами, не с современниками, не с темп, кто верит. Я готов признать за ним какой угодно ум, но мне ясно, что он не чувствует нашей эпохи; все дальнейшее подтвердит мою мысль. Его Республика — пока еще только воплощение парадной пышности, это монархическая машина, это мишурная империя, в которой не сможет биться сердце Франции XX века.

Мы снова возвращаемся к трибуну и вынуждены говорить именно о нем, ибо весь труд его в целом, его политический итог, мы обсуждать не можем. От этого вопрос становится еще острее: если до сих пор Гамбетта был всего-навсего талантливым оратором, почему же он так высоко вознесся? Почему именно он, а не кто другой, например, не г-н Жюль Симон или г-н Клемансо?

Поглядите на Жюля Симона. Это писатель, который по своим литературным достоинствам в двадцать раз превосходит г-на Гамбетту. Он говорит правильно, и в речах его чувствуется тонкий вкус. Если бы он собрал все свои речи, это было бы настоящим подарком для литераторов и его произведения сохранились бы для потомства, — они этого заслужили, во всяком случае, своей формой. Однако г-н Жюль Симон непопулярен. Он не удовлетворяет ничье политическое честолюбие; он вынужден примыкать к легитимистам и бонапартистам и выносить целый град оскорблений.

А вот Клемансо. У него ум подлинного человека науки. Он идет в ногу с временем; мне думается, он — в первых рядах новых политиков. В палате он — один из ораторов, действительно владеющих современным языком, четким, точным и логичным. Я, например, считаю, что его речи выше речей г-на Гамбетты именно потому, что они остаются простыми и не тонут ни в какой риторике. Однако г-н Клемансо находится в почти полной изоляции и не пользуется авторитетом среди своих коллег. Я уверен, что г-н Флоке, эта посредственность, придет к власти раньше, чем он.

Вот как стоит вопрос. Разве это не интересно? Между г-ном Жюлем Симоном, который представляет собою настоящее, политику середины, и г-ном Клемансо, который представляет собою будущее, политику позитивную и прогрессивную, вклинивается г-н Гамбетта и прокладывает себе колею, причем колею широкую. Это тот же г-н Жюль Симон, но вместе с тем видом своим он походит на г-на Клемансо. Это догматик, который наклеил на себя ярлык человека науки. Он говорит от имени современной Франции и наряду с этим хитро подмигивает, давая понять, что он никого не собирается задевать. А потом, успокоив всех, наслаждается своим торжеством с самодовольством истого буржуа. Когда вчерашние революционеры пристроены к делу и довольны, они уже больше не страшны, они сами успокаивают стадо робких, теперь они тоже причислены к священному синклиту, который должен обеспечить общественное благополучие.

Только этим могу я объяснить головокружительную карьеру г-на Гамбетты. Действуя подобно трибуну на толпы народа, он сумел использовать политические события в своих интересах; тем, что он достиг власти, он обязан своему темпераменту, в котором изворотливость уживается с буйством. К тому же он удовлетворял интересам большинства в стране, что позволило ему держаться долго и окончательно утвердить свое высокое положение. После г-на Тьера, который был первой ступенью Республики, он — ее вторая ступень, и с этой точки зрения он был, безусловно, полезен. Ум его тут ни при чем. В истории мы часто видим примеры тому, как события подхватывают человека и выталкивают вперед, чтобы заполнить яму. В один прекрасный день его сметают — он сделал свое дело. Человечество проходит по нему, как по щебню, которым мостят дороги.

А что будет завтра? Какое неизвестное лицо придет на смену г-ну Гамбетте?

Тут, повторяю, надо ждать. Друзья г-на Гамбетты утверждают, что в нем скрыт государственный деятель, администратор, организатор, реформатор. Посмотрим. Пока что мы об этом ровно ничего не знаем. Г-н Гамбетта избрал роль, которая повергает нас в сомнение. Утверждают, правда, что в действительности он руководит всем, продолжая упорно прятаться за кулисами. Но, не говоря уже о том, что неразбериха, в которой мы живем, не делает ему чести, нелогично было бы приписывать ему действия, за которые он не хочет брать на себя ответственность. Кто же совершил то или иное деяние, он или кто другой? Все покрыто мраком неизвестности. Итак, для нас г-н Гамбетта не управляет, никогда не управлял, и мы не знаем, сможет ли он когда-нибудь управлять.

Он, правда, четыре месяца был диктатором в провинции. Только времена тогда были такие смутные и все связанные с этим обстоятельства настолько неясны, что в интересах строгой истины следовало бы воздержаться от выводов. Можно восхищаться г-ном Гамбеттой как восторженным патриотом, но невозможно принимать этого патриота за государственного деятеля, уравновешенного и твердого, каким его хотят выставить.

В дальнейшем он неуклонно продолжает произносить речи. Репутацию ему создали не поступки, а фразы. Не чем иным, как фразами завоевал он авторитет. Повторяю, когда вглядишься пристальнее, видишь, что он всего-навсего трибун. Надо сделать шаг вперед — он говорит. Надо предотвратить опасность — он говорит. Надо дать почувствовать свою власть — он опять говорит, говорит без умолку, говорит всюду. Слова — это оружие его честолюбия, так же как оружием Бонапарта был его меч. Мы присутствуем при завоевании Франции словами, после того как в муках и рыданиях видели, что ее завоевывали мечом.

Именно завтрашний день принесет Гамбетте большие трудности. По отвращению, с каким он относится к исполнительной власти, отказываясь принять ее на себя, угадываешь, что он ее боится.

Я хорошо понимаю, чего он ждет, — более разумного большинства в палате, более кроткого большинства — в сенате. Но допустим, что завтра он будет наконец уверен в том, что собрал эти два большинства. Если они чем-то облегчат ему трудную задачу управлять, ему тем не менее придется делать свое дело, то есть возложить на себя полную ответственность за все, находясь при этом все время под угрозою краха.

Надо дождаться этого дня, чтобы иметь возможность сказать, действительно ли Гамбетта только трибун, обладающий к тому же весьма сомнительным красноречием, только честолюбец, стяжавший своей тактикой успех и умевший до сих пор лишь наслаждаться властью, отказываясь переносить связанные с нею опасности. Что касается нас, зрителей, людей, привыкших анализировать и равнодушных к политике, то пока мы видим обыкновенного Гамбетту — мы все еще ждем того великого Гамбетту, чей приход возвещают нам трубы его клевретов.