Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Привет г-же Брюно и Сюзанне, сердечно Ваш.

Медан, 21 июня 1892 г.

Дружище!

Я ждал возвращения сюда, чтобы поблагодарить Вас за Вашу прекрасную и очень важную статью. Вам пришлось над нею потрудиться, потому что говорить о «Разгроме» отнюдь не просто. Роман ужасно длинный и многословный. Вы хорошо вышли из положения, удачно разбив Вашу статью на отдельные части. Я, конечно, не разделяю Вашего мнения о последних главах; не то чтобы они мне самому очень нравились, но они являются тем, чем логически должны быть, — это фон картины, набросанный широкими мазками, на котором я тщательно выписал роковую развязку. Впрочем, я не спорю, а от всего сердца благодарю Вас за все труды, которых стоила Вам моя книжица, и за доставленное мне весьма большое удовольствие.

Собираюсь приняться за работу и атаковать последний роман серии, это роман добрый.

Кланяйтесь от нас обоих всем Вашим, сердечно Ваш.

Медан, 8 июля 1892 г.

Дорогой Брюно!

Посылаю Вам третий акт. Мне надо было попросту изменить некоторые стихи. По-прежнему мне кажется, что это коротковато и суховато. Но, может быть, так даже лучше для стремительности, для четкости произведения. Только я очень Вам советую разбавить все это потоками музыки. Необходимо вложить в нее всю мощь, все вдохновение, которых нет в либретто; в противном случае у нас получилось бы весьма ограниченное произведение. Несколько замечаний. Перекличка часовых должна представлять собою возгласы: «Э-гей!» — повторяющиеся на разные лады. Меня немного беспокоят хоры молодых девушек, Вы должны поручить каждую фразу если не разным голосам, то хотя бы разным группам голосов; затем я хотел бы, чтобы было много мимики под красивую музыку: и между сценами, и при поднятии занавеса, и во время работы жниц, до и после сцены с часовым и в особенности в сцене, предшествующей убийству, и после него. Музыки! Побольше музыки!

Галле недоволен четвертым актом и пишет, что он разорвал его. Он хочет повидаться со мной, прежде чем начнет его переделывать. Впрочем, у Вас есть над чем работать.

Когда Вы думаете приехать в Медан? Ведь Вы предупредите нас за несколько дней, правда? А я собираюсь засесть за работу. Успех «Разгрома» превосходит все мои надежды, и я был бы очень счастлив, если бы человек вообще мог быть счастлив.

Привет г-же Брюно, нежно обнимите Сюзанну от нас обоих.

Сердечно Ваш, дорогой друг.

18 октября 1892 г.

Милостивый государь!

Позвольте мне повторить, что я не отрицал ни чувства долга, свойственного Шалонской армии, ни ее готовности к самопожертвованию. Между капитаном Бодуэном и лейтенантом Роша есть еще и полковник де Винейль.

Получив дурные вести из Фрешвиллера, солдаты седьмого корпуса, которые еще не были в бою, побросали оружие. Я не утверждал бы подобного факта, если бы не опирался на достоверные документы. А потом, еще одно: да, в этом сейчас наша сила и наше величие — признаться во всем.

Я Вам отвечаю, милостивый государь, потому что, по-видимому, Вы, как и я, верите в благотворную необходимость истины, и прошу Вас принять заверение в совершенном моем почтении.

19 октября 1892 г.

Многоуважаемый господин редактор!

Вы собираетесь печатать «Разгром» и просите меня написать несколько строк в виде предисловия.

Обыкновенно я предпочитаю, чтобы мои произведения защищали себя сами; могу только выразить удовлетворение по поводу того, что увижу свой роман на страницах большой популярной газеты, — это будет способствовать его проникновению в «глубокие демократические слои».

Народ вынесет свое суждение о моей книге и, надеюсь, извлечет из нее полезный урок: прочитает правдивую историю нашего разгрома, узнает причины, по которым Франция, после стольких славных побед, пришла к столь плачевному поражению, поймет историческую неизбежность этой кровавой бани, из коей мы вышли обновленными, обретшими новое величие.

Горе народам, которые усыпляют себя тщеславием и равнодушием! Могущество принадлежит тем, кто трудится и смело смотрит в глаза правде.

Искренне Ваш.

Париж, 22 февраля 1893 г.

Дорогой собрат!

Охотно выполняю Вашу просьбу. Только позволю себе ответить на заданные Вами вопросы кратко.

Сведения о «Докторе Паскале», которыми Вы располагаете, верны, хотя и несколько неточны. Так, например, совершенная правда, что Шарль, сын Максима, будет сведен со своей прапрабабкой, тетушкой Дидой, матерью — родоначальницей всей семьи. Вот уже двадцать лет, как я его приберегаю для этой решающей встречи. Правда также и то, что я собирался использовать в романе некоторые сообщенные мне подробности жестоких душевных страданий, которые были пережиты Клодом Бернаром. Но логика моего рассказа, необходимость ограничиться строгими рамками не дали мне возможности ввести эти подробности в такой мере, как хотелось бы; в романе от них останутся лишь крохи. Правда, наконец, и то, что в конце книги будет изображена мать, кормящая грудью ребенка. Только в этом нет решительно ничего идеалистического. Напротив, я считаю, что все тут совершенно реалистично. В самом деле, я хочу закончить картиной вечного возобновления жизни, выражением надежды на будущее, на непрестанные усилия трудящегося человечества. Мне кажется, что, завершая историю ужасной семьи Ругон-Маккаров, я поступлю правильно, показав рождение последнего отпрыска этой семьи, неведомого дитяти, быть может, завтрашнего мессии. А мать, кормящая грудью ребенка, — разве это не образ спасенного и продолжающего жить мира? Я уже написал почти половину «Доктора Паскаля» и доволен чрезвычайно. Мне очень нравится то, что я ввожу сюда объяснение и защиту всех предшествующих девятнадцати книг серии. Наконец моя литературная страсть удовлетворена.

Вот Вам мои наспех набросанные ответы. Мне остается только поблагодарить Вас за верную литературную дружбу и сердечно пожать Вам руку.

Медан, 24 июня 1893 г.

Дорогой собрат по перу!

Вы просите у меня одну страничку о Викторе Гюго. Великий боже! Одну страничку! Да о нем надо было бы написать целый том! Что можно сказать на одной страничке о величайшем из наших лирических поэтов? Да и, кроме того, после боев прошлых лет мне остается только склонить голову перед этим именем. Недавно Катюль Мендес, литератор редкостной порядочности, на людях крепко пожал мне руку и заключил со мною окончательный мир.