МИХАИЛ БЕРГ - ВЕРЕВОЧНАЯ ЛЕСТНИЦА

Отдельного и полного собрания сочинений Гуро до сих пор нет, может быть, потому, что при жизни она опубликовала немного, а умерла рано, от лейкемии, в 1913 году, неполных 36 лет. Но ее прозаическим сборником «Небесные верблюжата», вышедшим уже после смерти, восхищался Маяковский, ее стихи высоко ценили Хлебников и Василий Каменский, сборник пьес и рассказов «Шарманка» Давид Бурлюк назвал «первой книжкой футуристов»; рисунки Гуро – а она училась у Бакста и Добужинского – предвосхищают манеру позднего Пикассо и поражают комбинацией таинственной небрежности, нарочитого примитивизма и угловатой нежности.

Дочь генерала Генриха Гуро и жена художника Михаила Матюшина, Елена Гуро уже в 1908 году познакомилась с братьями Бурлюками, а затем принимала участие во всех их знаменитых начинаниях. Ее проза и стихи есть и в «Садке судей 1», и в «Садке судей 2». В сентябре 1913 года вышел сборник «Трое» (Гуро, Крученых, Хлебников) с иллюстрациями Малевича и предисловием Матюшина. Одним из самых загадочных мотивов творчества Гуро – единственной женщины среди футуристов – стала мифология материнства и обращение к якобы умершему (а на самом деле никогда не существовавшему) сыну – Вильгельму Нотенбергу. Еще одно немаловажное обстоятельство: семья Гуро была обеспеченной, что позволяло ей финансировать издательскую деятельность собратьев-футуристов.

«Записные книжки», вышедшие в издательстве «Петрополь», – плод архивных разысканий петербургского исследователя Евгения Биневича. Это черновые наброски будущих произведений, переписанные набело стихотворения, рисунки и необычный писательский дневник, по стилю более всего напоминающий Алексея Ремизова периода «Огня вещей» и «Учителя музыки». Сохранились рабочие тетради и дневники Гуро, где записи велись без четкой хронологии, подчас карандашом, неразборчивым почерком, хотя некоторые фрагменты перепечатывались на машинке, некоторые выправлялись и дополнялись Матюшиным, а несколько тетрадей, попавших в Центральный литературный музей, были в свое время расшифрованы и переписаны другими исследователями (прежде всего Марией Эндлер и сестрой Елены Генриховны Екатериной Гуро).

Чтение тех отрывков, которые составляют новое петербургское издание, вызывает смешанное чувство досады и любопытства. Точнее, любопытства, которое по мере чтения сменяется досадой, так как подобное издание без комментариев, научного аппарата, без выверенной последовательности фрагментов и полной расшифровки записей имеет вид откровенно пиратской работы. Ее резоны очевидны – успеть раньше, нежели это сделают те, кого сдерживает научная щепетильность. Вместо драгоценной и тщательно отделанной вещи читателю предлагается полуфабрикат – какие-то грани сверкают природным блеском, остальная поверхность необработана. Просвещенный читатель будет неудовлетворен знакомством с полусырым материалом, непросвещенный вряд ли доберется до конца публикации без помощи подробных примечаний специалиста.

Надо ли говорить, что «Записные книжки» Елены Гуро не предназначались для печати и уникальный неопубликованный архив куда вернее открывает свои тайны не конкистадору, а неторопливому и кропотливому архивариусу. В 1912 году Гуро написала: «Слишком громкие стали мысли по ночам. Мысли, как громкие мальчики, бестактно трогают душу». Или еще раньше: «Пусть наши отношения запятнаны садизмом, всеми грехами и оттенками грехов – грешного мира. И я иду по безобразной улице и молюсь с исступленной надеждой, как тонущий певец. У тебя небесные глаза, небесные глаза (голубые, кроткие)».

1998

Сергей Довлатов (1941-1990), которого литературовед Игорь Сухих назвал «последним культурным героем советской эпохи», давно завоевал место на книжных прилавках среди глянцевых обложек триллеров и женских романов. Его книги и собрания сочинений переиздаются массовыми тиражами, однако в научных журналах типа «Нового литературного обозрения» статьи о его творчестве появляются крайне редко. Это упущение и должна восполнить международная конференция в северной столице, имеющая подзаголовок «Городская культура Петербурга – Нью-Йорка 1970-1990-х годов». В Ленинграде Довлатов учился в университете, здесь начал писать, составив вместе с В. Марамзиным, И. Ефимовым и Б. Вахтиным группу «Горожане». Отсюда, когда возможность публикаций в советской печати иссякла совершенно, в 1978-м эмигрировал в США.

Биографически и, так сказать, психологически принадлежа ко «второй культуре», Довлатов писал прозу, которая не выходила за рамки традиционного русского рассказа. Его конфликт с синхронной ему советской литературой заключался в том, что он просто опоздал. Если бы Довлатов вошел в литературу лет на пять раньше, то неизбежно занял бы место между Битовым, Аксеновым, Трифоновым, Вознесенским и Евтушенко. Его успех у постсоветского читателя легко объясняется пограничным характером его поэтики, самоопределившейся на границе между советской и нонконформистской литературой, искусством и массовой культурой, хотя некоторые исследователи полагают, что все творчество Довлатова целиком принадлежит поп-сфере, как, впрочем, поп-сфере принадлежит, по сути дела, вся советская литература. Поэтому он, как только разрешили, легко был адаптирован архаической эстетикой «толстых» литературных журналов и не менее легко вписался в стратегию российских коммерческих издательств.

Конечно, Довлатов был обаятельным и умным человеком, и соотнесение его творчества с пространством массовой культуры приобретает характер упрека только в том случае, когда рассказы Довлатова объявляются вершиной русской прозы конца XX века. Феномен Довлатова в том и состоит, что человек, которого «Бог догадал родиться в России с умом и талантом», сделал свой выбор в пользу массовой культуры, что в России до сих пор расценивается как предательство. Нельзя сказать, что участники конференции никак не отразили пограничное состояние поэтики Довлатова. Характерен тот ряд, с которым его сопоставляют в разных докладах, – Слуцкий, Шукшин, Венедикт Ерофеев, князь Вяземский. Но, возможно, более плодотворным было бы соотнесение Довлатова не с литературной практикой, а с пространством массовой психологии и порождаемыми этой психологией мифами. Неизбежен вопрос: что находит и что теряет писатель, делая тот или иной выбор? Характерно, что доклад Валерия Попова так и называется – «Плата за текст».

1998

Через 25 лет после смерти Аркадия Белинкова, одного из самых известных советских невозвращенцев и автора знаменитых книг о Юрии Тынянове и Юрии Олеше, впервые опубликован его первый роман «Черновик чувств». Это стало возможным после того, как представители ФСБ передали вдове писателя рукопись этого романа, арестованную вместе с автором в 1944 году.