Михаил Семевский - Прогулка в Тригорское

Другой свидетель этого происшествия — дворовый Петр так передавал эпизод приезда офицера за Пушкиным: „Приехал вдруг ночью жандармский офицер из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем — неизвестно. Арина Родионовна растужилась, навзрыд плачет. Александр-то Сергеич ее утешает: „Не плачь, мама, говорит, сыты будем; царь хоть куды не пошлет, а все хлеба даст“. Жандарм торопил в дорогу, да мы все позамешкались: надо было в Тригорское посылать за пистолетами, они там были оставши: ну Архипа-садовника и послали. Как привез он пистолеты-то, маленькие такие были в ящичке, жандарм увидел и говорит: „Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны“. — „А мне какое дело. Мне без них никуда нельзя ехать; это моя утеха“.

Это письмо Б. А. Адеркаса к Пушкину от 3 сент. 1826 г., см. академическое издание переписки Пушкина, т. I. стр. 238.

Семевский, не располагая в то время никакими документальными данными, спутал два разных события жизни Пушкина, случайно совпавшие. — Дело в том, что еще 19 июля 1826 г. по приказу генерала графа И. О. Витта в Псковскую губернию был послан секретный агент А. К. Бошняк „для возможно тайного и обстоятельного исследования поведения известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к возбуждению к вольности крестьян, и в сочинении и пении возмутительных песен“. Несмотря на то, что ряд местных чиновников и помещиков, знавших и встречавших Пушкина (уездный судья Толстой, смотритель по винной части Трояновский, предводитель дворянства Львов, уездный заседатель Чихачев), в своих отзывах не пожалели темных красок при характеристике поэта, они все же опровергнули подозрение в его „поступках, ко вреду государства устремленных“ — см. A.A. Шилов „К биографии Пушкина“. „Былое“ 1918 г., № 2, стр. 67–77. Розыск этот совпал с подачей Пушкиным прошения Николаю I, в котором поэт просил для лечения аневризма „позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края“ (напечатано в издании „Пушкин. Письма“, т. II, стр. 10–11). Почти одновременно со следствием Бошняка и с подачею просьбы Пушкина в Петербурге, в начале августа, возникло так называемое „дело Алексеева“. Отрывок элегии „Андрей Шенье“ 1826 года, попав в руки полицейского агента Коноплева. был приурочен к событиям 14 декабря и передан ген. И. Н. Скобелеву. Такие стихи как:

были приняты Бенкендорфом как написанные на вступление Николая I на престол и на казнь декабристов, на самом же деле это писалось про Робеспьера и Конвент. И, несомненно, что резолюция, наложенная по приказанию Николая I на прошении Пушкина и гласившая „Высочайше поведено Пушкина призвать сюда, для сопровождения его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своем экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта. Пушкину ехать прямо ко мне. Писать о сем Псковскому губернатору“ — находилась в связи с распространением стихов из „Андрея Шенье“. И. конечно, вызов этот не знаменовал помилование: Пушкин лично перед Николаем 1 должен был разрешить недоумение, вызываемое авторством стихов „На 14 декабря“ (под таким заглавием они распространялись) и дальнейшая участь его зависела от его ответа. Судьба его висела на волоске — см. П. Е. Щеголев „Пушкин на политическом процессе“ — в книге „Пушкин. Очерки“ стр. 258–259.

Записки Ф.Ф. Вигеля в «Русск. Вест.», 1865 г., стр. 172–173.

Но в этом же рассказе мы встречаем некоторые и неточности: так, например, стихотворение «Андрей Шенье» было написано Пушкиным не за пять лет до рассказываемого Вигелем происшествия, а в 1825 году; смотри в изд. 1859 г. соч. Пушкина, т. I, стр. 338–343. В средине пьесы в прежних изданиях было выпущено 43 прекрасных стиха; из них только пять приведены сначала в «Библиогр. Записк.» 1858 г., стр. 344, а потом повторены в последнем издании 1859 г. соч. Пушкина.

Это не совсем так, но доля истины имеется в этом рассказе. Об этом эпизоде сохранилось достоверное показание друга Пушкина — С.А. Соболевского. В письме к М.П. Погодину Соболевский, осматривавший в 1867 году квартиру, в которой он жил с Пушкиным в 1826 году, писал: „Дом совершенно не изменился в расположении: вот моя спальня, мой кабинет, та общая гостиная, в которой мы сходились из своих половин, и где заседал Александр Сергеевич в самоедском ергаке. Вот где стояла кровать его; вот где так нежно возился и нянчился с маленькими датскими щенятами. Вот где он выронил (к счастью, что не в кабинете императора) свое стихотворение „На 14 декабря“, что с час времени так его беспокоило, пока оно не нашлось“ (письмо это напечатано М. П. Погодиным в газете „Русский“ за 1867 г., лист 7–8, стр. 112). На основании этого показания, а также на основании показаний других современников поэта — А. В. Веневитинова и С. П. Шеверева — можно утверждать, что осенью 1826 года Пушкин действительно привез в Москву конец „Пророка“ со стихами против Николая I. См. статью Н. О. Лернера в „Пушкине и его современниках“ вып. 13, стр. 18–29, а также комментарии М. А. Цявловского в книге: „Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым“. М. 1925 г., стр. 91–94.

О свидании Пушкина с царем сохранился собственный рассказ поэта в очень достоверных „Воспоминаниях“ А. Г. Хомутовой: „Фельдъегерь выхватил меня из моего насильственного уединения и на почтовых привез в Москву, прямо в Кремль, и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет императора, который сказал мне: „Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?“ — Я отвечал, как следовало. Государь долго говорил со мною, потом спросил: Пушкин, принял ли бы ты участие в „14 декабря“, если б был в Петербурге? — Непременно, государь, — все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю бога, — Довольно ты подурачился, — возразил император: надеюсь, теперь будешь рассудителен и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором“ („Русский Архив“ 1867 г., стр. 1066), — По другому рассказу Аркадия Россета, брата Смирновой, „император Николай на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его, между прочим: „Что же ты теперь пишешь?“ — Почти ничего, ваше величество: цензура очень строга, — „Зачем же ты пишешь такое, что не пропускает цензура?“ — Цензора не пропускают и самых невинных вещей: они действуют крайне нерассудительно, — „Ну, так я сам буду твоим цензором, — сказал государь, — присылай мне все, что напишешь““ (см. Я. К. Грот. „Пушкинский Лицей“. П., 1893 г., стр. 288).