Сергей Беляков - Сборник критических статей Сергея Белякова

Вместе с тем книги Славниковой вовсе не паноптикум уродов. Стоит автору поменять освещение, иначе расставить действующих лиц, они поворачиваются к нам своей человеческой и вполне узнаваемой стороной. Есть у Славниковой и герои, почти не тронутые искажающей оптикой: Антонов (“Один в зеркале”), в известной степени Нина Александровна (“Бессмертный”). Но в полуфантастическом мире славниковской прозы эти нормальные (обыкновенные) люди кажутся какими-то пришельцами. В этом я вижу главный оптический и психологический эффект романа “Один в зеркале”. Умный, тонкий, нормальный Антонов в романе (как, впрочем, и в изменившемся реальном мире) кажется то ли архаичным, то ли экзотическим, во всяком случае, чем-то совершенно чужеродным.

Для прозы Славниковой более органичны герои с деформацией души и тела, с поступками странными, подчас совершенно неправдоподобными. Так, Катерина Ивановна, неуклюжая, неловкая, неживая (эпитет, повторяющийся для этой героини), по прихоти автора наделена магическим даром какого-то бескорыстного артистического воровства. В моменты краж Катерина Ивановна преображается: ее движения грациозны и изящны. Рука “тянулась к Верочкиному ожерелью, точно ловила прозрачную длинную стрекозу <���…> Верочкино ожерелье буквально оживало под рукой Катерины Ивановны”. За причудой автора скрывается очень важная для “Стрекозы” тема гибнущей семьи. Мысль о ее неизбежной гибели буквально материализуется в судьбе Катерины Ивановны. Она, почти физически ощущая свое непрочное положение в этом мире, почти нереальность, тянется к живым женщинам. Ей кажется, что, присвоив их вещи, она и сама обретет реальность. Но иллюзия исчезает, украденные вещи кажутся ненужными, мертвыми, и обманутая Катерина Ивановна их тут же бросает.

Все эти превращения очень естественны в мире, где “зачарованный облаками памятник на площади” так легко представить живым, а девочка на мосту (та же Катерина Ивановна в детстве), зачарованная холодным и мрачным городом, кажется неживой. Таковы предложенные автором правила игры.

Утверждение это достаточно спорное. Но оно, особенно если принять во внимание окончание процитированной фразы о скором прорыве к “какой-то новой классике”, напомнило мне другое: “Наше время, пропитанное ядом скепсиса, стоит на пороге агонии; дух бесприютен, а душа пуста … Сейчас у нас Средневековье, но когда-нибудь настанет Возрождение”. Это отрывок из книги “Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим”. С юности и до последних дней Дали поклонялся гениям Возрождения, считая их искусство недостижимым, признавая свое творческое бессилие перед их совершенными творениями. Для иного художника такое признание могло означать драму всей жизни, но не для Дали, ставшего символом искусства дисгармоничного, идолом XX века и весьма преуспевающим человеком. Трудно сказать, каким был на самом деле этот великий лицедей!

В “Стрекозе” имя Дали возникает в связи с героями, Рябковым и Катериной Ивановной, для которой мир этого художника “был глубинно страшен, потому что соответствовал чему-то скрытому в собственном ее естестве”. Думаю, что самой Славниковой мир Дали интересен и близок. Во всяком случае, ее собственный художественный мир с причудливым соединением узнаваемого, реального и намеренно искаженного, уродливого, дисгармоничного удивительно похож на сюрреалистический. Но интересно, что этот мир она строит по законам реалистического искусства. Отрицание связи литературы с реальностью, с традиционным искусством, с одной стороны, и использование, порой эксплуатация классических литературных сюжетов, с другой, так характерные для современной прозы, Славникову не привлекают. Она по-прежнему утверждает, что литература отражает жизнь. В статье “Та, что пишет, или Таблетка от головы” она определяет свою задачу критика анализировать “сочинения в их взаимосвязи друг с другом и с натурой”. Здесь же она отмечает, что “проза поедает массу реальности”. Не чуждается она реальности и в своих художественных произведениях, причем реальности обыденной, повседневной. Жизнь соседей типового дома, свадьба в ДК металлургов, поездка в “стол находок”, субботник (“Стрекоза”); вечеринка сотрудников фирмы, экзамен по математике, постылое существование супругов в “двухкомнатном тупике” (“Один в зеркале”). А в “Бессмертном”, не боясь обвинений в неоригинальности, она обращается к событиям сегодняшнего дня, к тем, что “утром в газете”: рынок, конкурентная борьба журналистов и, наконец, выборы (довыборы в городскую думу). Причем Славникова хорошо знает реальность (“исходный материал”). Нельзя не отметить точность деталей, от передачи психологических переживаний до описания “растресканной щепки дешевого мыла”. Детали моды (девочки в плиссированных юбочках, “деликатная старушка в жухлом крепдешине” и т. п.) позволяют определить время действия с точностью до 2—3-х лет (в данном случае я пользовался консультациями знающих людей).

“Один в зеркале”, как мне кажется, отчасти открывает “творческую лабораторию” Славниковой. В нем параллельно присутствуют две пары героев: прототипы (“псевдо-Вика”, “псевдо-Антонов”) и законные литературные герои (Вика и Антонов). В этом романе есть даже четкие формулировки принципов типизации: реальные люди, по словам автора, “не смогли выразить собой суть происходящего” и реальность имеет свойство “ускользать в тени своих незначащих мелочей” (иными словами, писатель отбирает существенное из фактов действительности). Если это не реалистическая типизация, то что же?

Показательна сама приверженность Славниковой к роману, жанру, дающему широкие возможности для “отражения жизни”. Это занятие не ушло в прошлое. Журнал “Знамя” до сих пор присуждает премию за глубокий анализ современной действительности. Не могу согласиться с В.Новиковым, который в статье “Филологический роман” (“Новый мир”, 1999, N 10) называет события, изображенные в “Стрекозе”, сюжетом для небольшого рассказа. Впечатление замкнутости повествования обманчиво. Уже упоминавшееся расплывчатое, ускользающее определение места действия (условные города) расширяет художественное пространство. Этой цели служит и вставная новелла, которую я назвал бы “Путешествием по железной дороге”. Новелла помогает понять Ивана как психологический и социальный тип человека, который не может найти места в жизни, стать опорой семьи. Причину такие люди видят не в себе, а в окружающих. Отсюда охота к перемене мест (иллюзия перемены жизни). Так просто, стоит только купить билет или перемигнуться с проводницей подходящего возраста. Вот и странствуют по огромной стране неприхотливые путешественники, находя, как Иван, временный приют то на вокзальной скамейке, то в люке теплотрассы. Железная дорога вызывает у русского человека столько ассоциаций (житейских, литературных, кинематографических), что читатель и сам вместе с автором участвует в расширении художественного пространства романа.