Станислав Мелешин - Южный Урал № 13—14

— А чем им, башкирам, питаться-то? — защищал Меньшин. — Только я ремесла всего, што лес рубить…

— А что они будут делать, когда лес вырубят?

— Будут ждать, покеда новый подрастет.

Спустившись к подножью Малого Иремеля, мы сделали привал, потому что ехать дальше на колесах было невозможно.

— Телега кунчал… — коротко объяснил Мурача, останавливая своих россинантов на одной из прогалызин.

Пока распрягали лошадей и седлали их же, Михаил Алексеевич успел снять фотографии с Малого Иремеля и с Большого. Особенно оригинальны были деревья, искривленные и покрытые зеленоватым мохом березы, точно золотушные ели и пихты, и много высохших, совсем голых деревьев, стоявших среди остальной зелени деревянными скелетами. Густая трава была хороша, но под ней нога чувствовала уже мягкую моховую подстилку, и под каблуком чмокала болотная, не просыхавшая никогда вода.

Мурача остался около экипажа, а мы двинулись вперед под предводительством Гария. Старик выпросил себе винтовку на всякий случай, потому что место было настоящее медвежье и оставаться одному без всякой обороны жутко. Извилистая тропинка повела нас в лес, и горы скрылись. Это обыкновенный эффект всех горных панорам: гора тут и есть, рукой подать, а пошел к ней, глядишь, верст пять-шесть и наберется. Так же было и здесь.

Мы ехали лесом версты три, прежде чем снова увидали Иремель. Теперь гора выступала во всей красе, поднимаясь широким откосом, сплошь усыпанным камнями. При ярком солнечном освещении трудно было рассмотреть далекую вершину, на которую нам предстояло подняться с противоположной стороны.

— Страшенная вышина… — угнетенно повторял Меньшин, видимо начинавший тревожиться за предстоявший подвиг. — Ежели да оттедова… Тоже вот и губернатора ловко понужнуло с нее: не любит она, ежели не с той стороны.

Наш поезд вытянулся гуськом. Впереди ехал Гарий, а назади Меньшин. Малайка гарцевал на своей кобылке по сторонам. В некоторых местах трава была настолько высока, что из нее выставлялась одна малайкина голова.

— Погляжу я на тебя, Михал Алексеич, ловко ты верхом ездишь, — льстиво говорил Меньшин, обгоняя нас где-нибудь на полянке. — Так копылом и сидишь в седле, как ястреб. А в третьем годе, помнишь, как в горы-то с Иван Григорьичем, с Жуковским ездили? Поглядел я тогда на Ивана-то Григорьича, как в седло садился, так даже пожалел про себя…

— Чем он тебя разжалобил так?

— Да как же, Михал Алексеич: никакой в ем связи нет, в Иване-то Григорьиче. Того гляди, рассыплется. А ты пред ним: копыл — копылом.

Когда Меньшин очень уж завирался, Гарий останавливал его: «Бульна врешь, знако́м».

…Конечно, это было обидно, и Меньшин старался рассказать что-нибудь смешное про башкир.

— Еду я как-то вот эк же по лесу, — тянет он своим жалобным голоском: — Вижу, лежит кобыла палая… А жирная была кобыла. Ну, я еду дальше-то, а два башкыретина мне навстречу. «Махан, — говорю, — ваш лежит, ступайте скорее»… Воротился сам и довел их до места… Вот один башкыретин припал ухом к кобыле и кричит: «Середка кобыла живая… Наружу кунчал — середка жива!» А другой уж ножом ее по горлу пилит… Видь сожрали дохлую кобылу, окаянные!.. Тьфу…

— Зачем врешь, шайтан? — ругается Гарий. — Совесть нет… — язык бултал, гулова не знал…

В отместку Гарий рассказывал своим ломаным языком разные случаи про теребинских конокрадов, которые ссылаются на них, башкир, и у них же лошадей воруют. Башкиры по природе конокрады, но кизинкеевцы и теребинцы перещеголяли их да еще сделают так: лошадей украдут, а слух пустят на башкир.

Меньшин покатывался со смеху, восхищенный теребинской ловкостью.

Мы медленно поднимались на широкую седловину, соединявшую оба Иремеля. Лес быстро редел и делался все ниже и ниже. Под лошадиными копытами жулькала болотная вода. Почва состояла из голого камня, кое-как прикрытого тонкой болотиной. Солнце светило во все глаза, но оно на этой высоте уже не имело силы, и жар не чувствовался.

На самой седловине разлеглось уже настоящее болото. Наша тропинка давно «избежала», и Гарий вел «в цело». Лошади проваливались и тяжело колотили ногами о прикрытые мхом камни. Мы таким образом ехали битый час, огибая «кабан». Наконец, вдали показалась крайняя точка, до которой можно было ехать верхом: болото кончалось, и «кабан» в этом месте имел сравнительно небольшую высоту. Кругом болота высились громадные каменные кручи, а по другую сторону перевала синей пропастью чернел спуск к невидимой горной деревушке Тюлюк.

Таким образом, Иремель распадался на несколько вершин, связанных между собой широкими, болотистыми седловинами. Последнее болото, подходившее к главному «кабану» широким полем, имело характерный вид: это была мертвая грань, за которую не смело перешагнуть ни одно деревцо. Нужно видеть эти последние ели и пихты, которые уже ползли по земле.

О, здесь происходила отчаянная борьба между камнем, снегом, холодом, водой, вьюгами и деревом. Эта горная ель даже не походила на обыкновенное дерево. Она вырастала из земли целой зеленой шапкой и точно цеплялась ножками — нижними ветвями — за землю-мачеху. Такие зеленые шапки делались все ниже и ниже, пока не превращались в жалкое ползучее растение, прятавшееся в траве своими зелеными лапками. В среде живых деревьев попадалось много мертвецов придававших ландшафту особенно характерный вид: засохшее дерево не могло даже упасть, поддерживаемое упиравшимися в землю нижними ветвями. Это были настоящие скелеты, и они окончательно мертвили картину.

— Ну, теперь шабаш! — проговорил Меньшин, спешиваясь. — Теперь на «кабан» попрем… О, господи, батюшка, только бы молоньей не пришибло и с фотографией вместе.

«Кабан» каменной россыпью поднимался сажен на пятьдесят. Нужно было взбираться на кручу, перелезая с одного камня на другой. Большим удобством являлось то, что все камни обросли лишайниками и кое-где попадались неправильной формы травяные прогалызины. Ни особенной трудности, ни опасности не предвиделось. Солнце продолжало ярко светить, и по синему высокому небу быстро неслись белоснежные облака. Правда, в горах грозовые тучи набегают с поразительной быстротой, но пока все было благополучно: с той стороны, откуда дул ветер, не поднималось ни одного подозрительного «оболока».

— Айда, Меньшин!.. — говорил Гарий, расседлывая лошадей. — Перед лизай, шайтан…

Малайка хитро улыбался, поглядывая узкими темными глазками на Меньшина и на нас. Мы запаслись па всякий случай непромокаемыми пальто, потому, что дождь на такой высоте хуже снега. Ветер так и гудел в камнях, точно глубокой осенью. Я посмотрел на часы: было ровно 12.

Подъем на «кабан» оказался самой легкой частью всего путешествия. Правда, мы подвигались вперед не особенно быстро и делали частые остановки, чтобы перевести дух и оглянуться назад, на раздвигавшуюся все шире горную панораму.