Андрей Дашков - Наша фантастика, №3, 2001

Нин исс Ланай принесла нам футляр и тут же исчезла — мы даже не заметили когда. Как выяснилось впоследствии, с пространством у нее отношения были своеобычные, панибратские, как у крылатого насекомого. Летай куда хочешь, пока не ударят морозы.

К полудню, правда, Нин материализовалась невдалеке от кедровника, маскирующего забор нашего «квадрата», т. е. тренировочной зоны, за пределы которой также категорически запрещалось выходить.

Теперь мне кажется, что я с самого начала ее возненавидел. Хотя, конечно, не с самого — это если говорить по правде.

Это была подтянутая барышня лет около двадцати пяти, с атлетической поступью салонной воительницы на хорошем жалованье. Чувствовалось (а точнее, мне всего лишь так казалось), что в ее жизни уже сбылось все, о чем я только грезил. То, ради чего, собственно, я вклеил свой непородистый анфас в альбом этих соревнований, — служба в хорошем доме, покладистые, в меру вялые ученики (сыновья хозяйки от первого и второго браков), тренировочные пробежки с питомцами по орошаемому фонтанами саду, соседская челядь кланяется на улицах… Молочницы называют «наш дорогой учитель»… В продуктовых лавках дают в бессрочный кредит кедровые орешки и перченую курагу, полезную для здоровья…

— Имею честь представиться, я — Нолак окс Вергрин! — заблестел своими сахарными зубами Олли, наше знакомство с Нин только начиналось.

— Я — Игрэ, — промямлил я с несветским запозданием. Я все еще переживал шок от второго имени Олли — «окс Вергрин». Мне он представился просто Нолак, типа сыграл в ровню! Вергрины — третий по могуществу род в моем славном княжестве. Вчетвером с семействами Тамаев, Ингуров и Миданов Вергрины трахали Варан спереди и сзади. Словом, Олли был неприлично родовит, если, конечно, не соврал.

— Нин, — лаконично отрекомендовалась наблюдатель. — А что означает ваше чудесное имя? Игрэ! Что-то же оно должно значить? — Это уже ко мне.

— Почем мне знать? — соврал я.

Имя и впрямь было оригинальным. Когда я родился, а родился я на дальнем огороде, среди недомерочных тыкв, сухостойных стен укропа и закорюк фасоли, на мой красный новорожденный нос села гигантская желтая стрекоза. Моя мать увидела в этом значительное событие и тут же дала обет назвать меня Игрэ, что на языке Аюта, ее родном языке, значило что-то вроде «геройский стрекозел». Она не нарушила обета. Но меня как-то никогда не тянуло распространяться о происхождении моего имени, тем более что мне не нравилось само слово «стрекозел».

— Жаль, что твое имя ничего не значит, — отозвалась Нин.

Мы степенно обнялись — как того требовал официоз, не больше.

Тело у Нин было теплым. Трико на ней было черным. Блуза — тоже. Из-под блузы умеренно выдавалась грудь. В двадцать лет (а именно столько мне и было) это невозможно «просто не заметить». Это как не заметить, есть ли что-нибудь в бутыли с гортело, торчащей среди тарелок с объедками под занавес сабантуя. Помимо воли, просто механически, ты всегда отмечаешь: «Есть». Или: «Хрена с два».

Я с тоской подумал о запрете, наложенном на традиционный физический контакт. Всем известно, что от рукоблудия портится зрение. И бросил косой взгляд на Олли — голову даю на отсечение, он думал о том же самом! Только в отличие от меня этот младовельможный осел был непривычен к слову «нельзя» как дикая кошка — к колбаске.

Между прочим, интересно, какая скотина ввела здесь такие запреты, кипятился я, чтобы как-то отвлечься от выступающих частей Нин исс Ланай. Это ведь дело личное — спать с наблюдателем или не спать! При чем здесь дисквалификация? Но в том-то и дело: они хотели показать, что ничего личного в фехтовании быть не должно. Или скорее, что фехтование — это и есть «личное», и никакого другого личного у фехтовальщика быть не может!

И все равно я был уверен — нам с Олли повезло. Я слышал, что обычно в наблюдатели назначают заслуженных дедуганов со спинами как у зебр, только вместо полосок — шрамы. Или проворовавшихся офицеров Особого морского отряда «Голубой Лосось» с застарелой трисичухой и полным черепом проектов, как поднять фехтование в княжестве на высоту детской мечты.

Это они, трипперные «лососи» и дедуганы, запретили любовь во втором туре! Чтобы не осрамиться, если какая-то смазливая фехтовальщица придет в восхищение от твоего смертельного оружия.

— Как продвигаются качели? Что-нибудь уже начали? — поинтересовалась Нин.

— Качели — нормально, — заверил я. — Вы лучше скажите, госпожа наблюдатель, что мы будем делать с человечиной.

— Как это — что делать? — педагогически вытаращилась она.

— Имеется в виду, где ее брать.

— Да берите где хотите!

— Выходит, нам придется кого-нибудь убить?

— Не исключено!

Мы с Олли переглянулись. Ни фига себе соревнования, да еще и под патронажем Сиятельного Князя! А как же пресловутый гуманизм и вся его красивенькая трепософия? А как же «клятва человека меча» про «не вменять клинок свой во ублажение дури своей или иной чьей»?

Хотя в принципе, — начала юлить Нин, не исключаю, она тоже эту клятву вспомнила, — убивать не обязательно. Мне известны случаи, когда соискателям удавалось обойтись без насилия.

Лгунья! Лицемерная тварь! Исчадие столичной школы для девушек с нестандартным характером!

— А еще есть трупы, — предложил я для подначки. — Можно взять свежий труп, отрезать от него шмат, например с ягодиц, с плеча, главное, чтобы не с живота — можно отравиться или заболеть холерой. Потом это мясо зажарить. И для комиссии фунт оставим… Ну, этим можно с живота…

— Ты с ума сошел, да? — Глаза Олли прямо-таки взывали к моему рассудку.

— Не ссорьтесь, мальчики, — примирительно сказала Нин. — До второго задания надо еще дожить.

Прошло несколько дней, и я понял, что «надо еще дожить» следует понимать буквально. Я вообще понял, что такое «буквально» во время этого второго тура.

Мы помогали Нин исс Ланай устроиться — вытряхивали ее престарелый матрас на прибрежных камнях, чинили камышовую крышу нашего домика — в сердце нашей общей единственной комнаты лазурной заплатой глядели небеса (крышу мы починили — не прошло и дня, как она просела и снова засияла дырка). Обметали веником паутину.

Я еще и сапоги ей почистил.

Из сапожных отворов пахло солеными рыжиками и болотом. Мне этот запах понравился, но показался каким-то странным для человеческой ноги. Но тогда я не придал этому значения.

Потом мы с Олли искупались в море, честно говоря, не столько для удовольствия, сколько для гигиены. Море напоминало жидкий лед.

Мы вытирались молча — ветер дул на нас, Олли дулся на меня, я не понимал за что (скоро выяснилось, что ему показалось, будто я был невежлив с Нин).