Андрей Дашков - Наша фантастика, №3, 2001

Мои нервы были как водосточные трубы во время ливня — по ним стекало вниз, в землю, причем стекало в бешеном количестве нечто, что в данном случае было вместо воды.

Наконец она повернулась ко мне. Глаза — как два черных карбункула.

Предполагается, что фехтовальщик — существо бесстрашное.

Предполагается, что мы чуть ли не правопреемники тех древних героев, во славу которых функционируют все библиотеки Круга Земель. Предполагается даже, что мы чуть ли не правнуки тех героев — в духовном смысле, типа. Но сдохнуть мне на месте, если я чувствовал себя Элиеном Звезднорожденным в день судеб Лон-Меара!

Мне кажется, классическое бесстрашие окончилось вместе с древностью.

Нет, хоть я и говорю все это, но я не выронил тогда меч. Я не сполз на пол в шоке, как наверняка поступил бы впечатлительный Олли. Не исключаю, что здесь снова сработал собачий корень, издревле известный варанским естествоиспытателям как мощный природный затуплятор. В общем, я продолжал стоять с мечом наголо. И уже одно это было по-геройски.

— В чем дело, Игрэ? — сказала наконец Нин. Она старательно прочистила горло, и знакомые стервозные нотки отлаженно зазвенели в ее голосе. — По-моему, то, что происходит между нами, тебя не касается. Что ты пристал с этими Правилами — да они морально устарели сто лет назад! Кому вообще до этого есть дело, кроме тебя!

Прозвучало это как-то очень простецки, правдиво. И я почувствовал, что выгляжу крайне нелепо. Я ощущал себя уже почти героем, а тут…

— Может, ты просто ревнуешь к Олли?

Я покраснел как рак. В каком-то смысле не так уж она была далека от истины. Она знала, куда лупить.

— Все равно, я хочу, чтобы вы прекратили изматывать Олли. Он и так уже похож на умертвие!

— Почему тебя это так беспокоит? — спросила Нин, издевательски улыбаясь.

— Потому, что он мой друг. Мы сегодня тренировались, и я вам скажу, что у него уже меч в руках не держится!

— Это еще не повод вмешиваться в его личную жизнь, — изрекла Нин тоном моей прежней патронессы в борделе. Та страсть как любила это словосочетание — «личная жизнь». И подразумевала она под этим то же самое — е…ю.

— Послушайте, Нин, меня сам Олли попросил, чтобы я прекратил это все. Да и вообше, почему вы за Него говорите? Он что, глухонемой?

— Хорошо, пусть он сам скажет! — пожала плечами Нин.

— Игрэ, и правда, отвали, — недовольно прогундосил Олли не открывая глаз.

Нин потерла ладонью о ладонь. Но я не сдвинулся с места.

— Может, попросим Олли повторить еще раз? — ехидно поинтересовалась Нин.

В какой-то момент мне совершенно явственно показалось, что Нин права. Самое лучшее, что я могу сделать, — это заложить меч в ножны и лечь спать. И завтра как следует отчитать Олли за все его дегенеративные мелодрамы с истериками, за все эти взгляды охотничьего пса. Пожалуй, по морде бы даже не помешало.

Но язык опередил мой мозг.

— Скажите, госпожа Нин, а имя Дидрэк вам ничего не говорит? — спросил я.

Я просто вдруг подумал: если все, что было в скипидарной комнате, просто моя галлюцинация, то откуда ей знать содержимое моих галлюцинаций?

Нин прекратила ездить своей раковиной по полумертвому жезлу Олли и привстала.

— Дидрэк? Нет. А кто это? — Ее замешательство было таким натуральным, что я сам себе на секунду показался психически невменяемым. Морочу, типа, голову серьезному человеку.

— Это имя одного… существа.

— Существа? Ручной улитки, что ли? Эх, ложился бы ты лучше спать, Игрэ, — ласково сказала Нин.

Ее улыбка была по-хорошему порнографичной. Но вот эта ласковость, вот эта улыбка и насторожили меня!

Меч я не спрятал.

— Вы не возражаете, если я позову Дидрэка? — спросил я.

— В принципе нет. Но только позже! Сейчас я хочу поспать. А потом — пусть приходит. И вообще, что за глупости лезут тебе в голову! Мало того, что ты испортил нам с Олли ночь любви! — С притворным вздохом Нин спрыгнула с кровати.

— Дидрэк! — негромко позвал я, как бы в шутку.

— Брось сходить с ума, Игрэ. Между прочим, у меня родилась неплохая идея. Я думаю, Олли не будет возражать, если мы с тобой сделаем друг другу приятно?

Нецеломудренно облизывая губы, она стояла передо мной на полдороге к своей кровати, стояла в чем мать родила и похотливо терла соски пальцами. Если бы я не работал в борделе, это наверняка подействовало бы. А так я просто знал — так делают все.

— Дидрэк! — крикнул я чуть громче, отступая на два шага.

Моя левая рука уже нашарила зеркальце Олли, и оно словно придало мне смелости.

— Сейчас же прекрати это! — громко потребовала Нин.

Но я и не думал ее слушать. Я уже орал что было мочи, и стрекозье имя разносилось своим глубоким глоточным «э» по лениво просыпающемуся берегу до самого, казалось, горизонта.

— Дидрэ-э-э-э-э-э-эк!

В тот же миг зеркальце, выброшенное вместе с моей левой рукой вперед, отразило недовольное лицо, чиркнув по животу и груди Нин. Словно голубая вода плеснула Нин в лицо — это утреннее небо, просочившись через дыру в крыше, на секунду отразилось в нем. В какой-то момент в нашем домике стало настолько тихо, что мне показалось, будто я оглох.

Я сделал шаг назад, но оступился о свои же сапоги и самым клоунским образом свалился на спину. Из-за боли в спине и затылке я пропустил мгновение, когда в нашу комнату хлынули стрекозы.

Зазвенели разбитые стекла, завизжала и распахнулась вскрытая сквозняком дверь, рассыпалась разобранная на соломинки крыша — они лезли, летели, просовывались и проникали отовсюду!

Нин пронзительно заверещала, но ее женский визг быстро перешел в маловразумительный рев, а рев — в какой-то совсем уж нечеловеческий гул, перемежающийся низким механическим дребезжанием.

А стрекозы все прибывали.

Такого количества стрекоз я не видел за всю свою жизнь. Думается, если со всего цинорского побережья собрать всех стрекоз, и то не наберется столько. Может быть, в нашей варанской математике даже нет подходящего числа, хотя грамотей Олли, конечно, заявил бы, что есть.

Там были крупные и крошки, глазастые и слепыши. Сильные, здоровые, величиной с ладонь, с наеденными брюхами и бревновидными лапами, — и едва расправившие крыльца, чахлые, субтильные, до прозрачности худенькие. И стар и млад.

Если бы меня попросили описать их в трех словах, я сказал бы, что они были разноцветными, уродливыми и хищными. И кажется, все они хотели одного — покрепче обнять госпожу наблюдателя Нин исс Ланай.

Они облепили, оклеили ее со всех сторон живым коконом. С минуту Нин ревела и барахталась в этом клубке. А потом затихла.

Неудобно устроившись в углу, я своими глазами видел, как самая огромная, яично-желтая стрекоза с выпуклыми, штрихованными глазами сцапала пробкой выскочившую из кокона крупную черную муху и, захватив ее тело своими мощными чернеными жвалами, отгрызла ей голову. Некоторое время муха трепыхалась на полу обезглавленная, но яично-желтая доела и это…