Виссарион Белинский - Литературная хроника <«Современник». Том девятый>

После этого автор переходит к плану путешествия, в основе которого лежит глубокая и могучая мысль, а подробности и внешность носят отпечаток всеобъемлющей силы соображения.

В заключении статьи автор передает России драгоценный и священный для нее отзыв ее юной и милой надежды, ее будущего монарха:

Я своими глазами и вблизи познакомился с нашей матушкою Россиею и научился еще более любить ее и уважать. Да, нам точно можно гордиться, что мы принадлежим России и называем ее своим отечеством.

Не много таких прекрасных слов сияют на вечных скрижалях истории и из рода в род передаются устами благодарного народа!..

«Последнее сражение Фигнера», статья г. Николая Неведомского, принадлежит к числу таких оригинальных статей, какими редко украшаются наши журналы. Мы прочли ее с живейшим наслаждением {3}.

«Хроника русского в Париже» живо заинтересовывает читателя, и то, что составляет ее букет, – это именно небрежность и отрывочность, с какими она писана. Переделать ее в журнальную статью – значило бы испортить {4}. Конечно, не худо было бы редакции исключить слово «дебаты» и «журнал дебатов», но только этим и должны ограничиться ее поправки {5}. Отсутствие всякой последовательности, смесь фраз русских, французских, латинских, говорливость, пестрота и отсутствие всякого содержания при видимой полноте содержания – настоящий Париж, Вавилон нового человечества! Но все это нисколько не мешает автору сохранять свой образ мыслей и иметь здравые понятия о предметах, и это там, где хоть у кого так закружится голова, вследствие общего головокружения, составляющего основу народной жизни. Нам особенно понравилась тонкая насмешливость автора на счет Лерминье – говоруна и фразера, на которого Франция смотрит, как на великого философа {6}. «Я заметил, что Лерминье, хотя все еще иногда сенсимонствует, но уже начинает с почтением отзываться и о римской церкви: «Sans l'eglise que serait devenu le monde!» [1]– вскричал он громогласно и ударив крепко рукою по кафедре». Если бы мы присутствовали при чтении этой знаменитой лекции, то, право, не удержались бы, чтобы не попотчевать великого французского философа благим советом почтенного городничего Сквозника-Дмухановского: «Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? от этого убыток казне» {7}. Далее автор «Хроники» говорит о Лерминье:

При всем том лекции его составлены из каких-то темных намеков, которые Карамзин назвал бы полумыслями. Он слишком гоняется за эффектом, за блестящими фразами, которыми облекает самые пошлые идеи или сведения. «Charles a disparu! Nous trouvons le commencement de la France, de l'Allemagne, de l'Angleterre, de la Russie; nous у trouvons les principle rerum!» [2]И вдруг после латинского изречения начинает рассказ об Англии так: «Cesar alia une fois voir l'Angleterre: c'est le genie romain qui la visita. Il fallait l'attirer a l'histoire» [3]. Цезаря не поняли; даже Лукан в своей «Фарсалии» критиковал его за то, что он без пользы был два раза в Англии! «Alfred introduit l'Angleterre dans la grande nationalite de l'Europe. Il reproduit Charlemagne; il traduit Boece (De Consolatione): voila comment s'ourdit la trame de la solidarity humaine» [4]. В этой последней фразе есть что-то похожее на мысль; но в чем состояла тогда, при Альфреде Великом, великая народность Европы? Описывая состояние саксонцев-завоевателей, до появления Альфреда, Лерминье с важностию и отважно произнес: «lis attendaient quelque chose!» [5]Я усмехнулся… и пр. {8}.

Как вам кажутся все эти фразы, эти фанфаронады, буффонады, эти ходули выражений и образов без мыслей и смысла? Франция называет это философиею… Хороша философия!..

Но и этим еще не всё оканчивается: Лерминье, как говорит остроумный автор «Хроники», в College de France [6] коверкает имена Гегеля, Шлегеля и Канта. Еще хорошо бы было и для него и для здравого смысла, если б он коверкал их только в College de France: к несчастию, его шарлатанство и наглость идут далее.

Не удивляемся нисколько, что автор «Хроники» говорит с маленькою насмешливостию о Ламартине; но удивляемся тому, что он еще как будто уважает его и потому боится, уж не слишком ли смеется над ним… Странное дело: неужели фразы в прозе заметнее стихотворных фраз? «Кстати о Ламартине, – говорит автор «Хроники». – Субботы его начались, но в салоне его толпятся депутаты, и политика заглушает литературу. На столе по-прежнему разбросаны брошюры, журналы и все произведения новейшей словесности во всех родах. Несмотря на исключительное господство политики в разговорах, иногда удается и литературе, а особливо поэзии, обратить на себя минутное внимание хозяина». Вот вам и поэзия!

Кстати: не угодно ли вам позабавиться Франциею со стороны ее успехов в философии? – Академия нравственных наук предложила на 1839 год «критический разбор (чего бы вы думали?) немецкой философии))! Приз состоит в 1500 франков, да дело больше и не стоит, потому что для всякого истинного француза разобрать немецкую философию – все равно, что завоевать Россию – вздор, безделица! Вот программа:

1® faire connaitre, par des analyses etendues, Jes principaux systemes, qui ont para en Allemagne, depuis Kant inclusivement jusqu'a nos jours; 2® s'attacher principalement au systeme de Kant, qui est Ie principe de tous les autres; 3® apperecier cetto philosophic (легкое дело!), disciuer ies principes sur lesquels elle repose, les methodes, qu'elle employa, les resultats auquels elle est parvenu, chercher la part d'erieur et la part de verite (?!), quis'y rencontrent, et ce qui, en derniere analyse, aux yeux dune saine critique (вероятно, dune critique du bon sens) peut legitimement subsister, suns une forme ou sous une autre, du mouvement philosophique en Allemagne [7].

Право, это напоминает инструкцию персидского посланника (в романе «Хаджи-Баба-Испагани в Персии и Турции» {9}) узнать – Англия постоянное ли жилище англичан, или только их летнее кочевье, Лондон в Англии или Англия в Лондоне…

Но сделаем последнюю выписку из этой статьи:

Я вмешался в разговор и другого моего соседа, который декламировал перед профессором Патенем о строгом наблюдении над методами преподавания в школах. От школ перешли мы и к университетам, то есть ко всем высшим училищам, которые входят в состав здешнего университета. Я отдавал справедливость немецким методам преподавания. Французы вступились за свои. Похваливши факультет точных и физических наук, я доказывал почти совершенное небытие {10}других факультетов, исключая юридического, также весьма не полного. Взяв в пример науки или курсы исторические, я показал, что нет ни одного профессора, который бы обнимал вполне какую-либо часть истории. Из древней le Normand предлагает свои гипотезы о Египте; Летрон о колониях, о древней географии и торговле; Лерминье о том, что он прочел накануне; сам Форваль только об Испании. Где же студенты-слушатели найдут полную систему древней, или средней, или новейшей истории? Где найдут они указания на лучшие источники, на критические издания классических историков? Кто будет их руководителем в лабиринте монументов исторических? Кто остережет их от Гиббона, искажавшего факты в духе своего времени, или от Фишера, изобретавшего факты истории ганзеатического союза и наполнившего ее вымыслами, поддельными актами, которым поверил Шторх (подлог, открытый Шлецером)? Сосед мой горячился; но сосед соседа, профессор Патен, начинал уступать моим доказательствам и примерам. Желая, за французское интеллектуальное хлебосольство, смягчить негодование моего соседа, я перешел к похвале, самой искренней и невынужденной, достойного и достойных. Я напомнил о лекциях Кювье, Гизо и самого Вильмена, блистательного без методы, основательного в суждениях без глубокого исследования тех предметов, которых касался он на лету, порхая иногда, как ласточка, долу и касаясь низменных урочищ французской словесности, или возносясь, как орел, к Монтескье, Боссюэтам и Малебраншам, на высоты ее.