Виссарион Белинский - Демон стихотворства… Соч. В. Не…го

Г-н Не….в, кажется, в полной уверенности, что, заставляя Туманина говорить эту галиматью, он очень зло подшутил над людьми, употребляющими слова: субъект, объект, обособление, замкнутость и т. д. Слова эти действительно должны казаться очень смешными в глазах г. Не…..ва и подобных ему сочинителей: живя в 900 верстах от Петербурга и в 700 верстах от Москвы, он, разумеется, не понимает их значения, а довольное собою незнание всегда находит смешным то, чего не знает, и, не поняв дела, всегда предается «вахлацкому» юмору. Конечно, можно смеяться, но не над этими словами, а над их неуместным или неправильным употреблением; но и тут может смеяться только тот, кто сам понимает их. Не в пример будь сказано, слуги всегда смеются над образом мыслей и выражения господ своих; но не слугам, а все господам же удается умно и дельно смеяться над этим! В своем предисловии г. Не….в говорит, что в изображенных им журналистах он «желал изобразить три главные направления, которым (будто бы) следует наша литература: Острословский изображает собою дух французской словесности, остроумной, легкой, антипоэтической (?!); Туманин должен быть выражением немецкой философии, которая всегда почти изъясняется языком туманным, неопределенным, надутым; Пристрастьеву назначено быть представителем английской литературы, которая составляет нечто среднее между двумя первыми» {5}. Из этого видно, что г. Не….в глубоко изучил французскую, немецкую и английскую литературы, особенно немецкую философию. Посмотрите, как коротко и ясно отделал он их! Французская литература – антипоэтическая, немецкая философия – надута и туманна, а литература английская есть нечто среднее между французскою литературою и немецкою философиею! Он до того убежден в своем познании этих литератур и достоинстве своей комедии, что делает смелое предположение: «Будь эта комедия переведена на иностранные языки, верно, нашлись бы в Германии и во Франции добрые люди, которые сейчас узнали бы в Пристрастьеве, Острословском и Туманине своих знакомых литераторов». Советуем г. Не….ву заняться переводом этой комедии на немецкий и французский, да уж кстати и на средний между этими языками, язык английский: за успех ручаемся!

Неужели же, спросят нас, в этой комедии нет ничего хорошего, и она никуда не годится? Мы выписали образчики ее комического слога, взяв их на выдержку, без выбора. Мы не выписывали из нее таких стихов, как эти, которые сочинитель вложил в уста светского человека и льва, князя Болтунова:

Кому выписанные нами отрывки понравятся и кто найдет в них талант, с тем не будем спорить. Что касается до нас, скажем, что в русской литературе очень часто появляются произведения, которые далеко хуже еще и «Демона стихотворства»; стало быть, эта комедия не может быть образцом возможной бездарности и нелепости. Ее характер – посредственность, – и тем хуже для нее. Нам понравились в ней только два стиха:

Но и эти два стиха не сочинены г. Не….м, а вырваны им из третьей сатиры Милонова (см. «Сатиры, послания и другие мелкие стихотворения Михаила Милонова», 1819, стр. 46).

Ни один род поэзии не труден так для наших – не только сочинителей, но и литераторов, как комедия. Это понятно: хорошую трагедию так же мудрено написать, как и хорошую комедию; но легче написать посредственную трагедию, чем сколько-нибудь сносную комедию. Первая, то есть посредственная трагедия, требует лишь некоторого жара и хорошего стиха, а комедия, кроме того, еще и наблюдательности, знания общества и, главное, юмора, который есть сам по себе талант. Наши комики всего менее знают нравы даже того круга общества, среди которого сами живут. Оттого они всегда ищут смешного в словах, а не в понятиях, в покрое платья, а не в складе ума, в бороде и прическе a la russe [3], а не в нравах и характерах; словом, они ищут комического снаружи, а не изнутри. И потому самыми смешными лицами в своих комедиях являются – они же сами, их сочинители. Сколько у нас комиков и драматургов – числа ведь нет! а, за исключением Фонвизина, Грибоедова и Гоголя, комедия наша упорно стоит на одном месте, не двигаясь вперед. К ней теперь можно применить слова одного умного литератора, сказанные им за тринадцать лет пред сим: [4]«Вообще наш театр представляет странное противоречие с самим собою: почти весь репертуар наших комедий состоит из подражаний французам, и, несмотря на то, именно те качества, которые отличают комедию французскую от всех других – вкус, приличие, остроумие, чистота языка и все, что принадлежит к необходимостям хорошего общества, – все это совершенно чуждо нашему театру. Наша сцена вместо того, чтоб быть зеркалом нашей жизни, служит увеличительным зеркалом для одних лакейских наших, далее которых не проникает наша комическая муза. В лакейской она дома, там ее и гостиная, и кабинет, и зала, и уборная; там проводит она весь день, когда не ездит на запятках делать визиты музам соседних государств, и чтоб русскую Талию изобразить похоже, надобно представить ее в ливрее и сапогах» {6}.

как празднично выряженный лакей (фр.). – Ред.

как празднично выряженная служанка (фр.). – Ред.

на русский манер (фр.). – Ред.

См. «Денница, альманах на 1830 год, издаваемый М. Максимовичем», статью «Обозрение русской словесности 1829 года», стр. 64–65.

Автор комедии В. Невский.

О «вахлацкой» литературе см. наст. т., с. 495.

Цитата из очерка Н. М. Карамзина «Чувствительный и холодный (Два характера)». Карамзин, в свою очередь, цитирует Лафонтена, дав вольный перевод из его басни «Кошка, превращенная в женщину».

Намек, на такое же «воззвание», предшествующее роману А. Славина «Осада Троице-Сергиевской лавры» (см. наст. т., с. 494).

В лице Туманина высмеивается Белинский, Острословского – О. И. Сенковский, Пристрастьева – вероятно, Ф. В. Булгарин.

Автор цитируемой статьи И. В. Киреевский.