Шарль Бодлер - Политика & Эстетика. Коллективная монография

У истоков Беньяминовой аналогии, включенной в название моего текста, могут стоять три текста, или же три опыта Беньямина в качестве читателя и современника послевоенной Германии:

a. Роман Германа Бара «Злое племя» («Die Rotte Korahs») 1919 года издания, рассказывающий о судьбе австрийского барона, который неожиданно узнает, что является сыном и наследником отвратительного еврея, сделавшего в войну состояние. Проводимое Баром исследование противостояния – по расовому вопросу – крови и среды, то есть биологии и культуры, а также связи закона и денег, нравственности и испорченности, и, наконец, его истеричный антисемитизм и парадоксальная вера в возрождение евреев – вот элементы, которые, безусловно, привлекли внимание Беньямина 383.

b. У Канта, которого он увлеченно читал в течение многих лет, Беньямин мог обратить внимание на ключевой фрагмент книги «Религия в пределах только разума». Во втором издании книги (1794) Кант несколько дополняет свою обычную идею: «человеку следует выйти [herausgehen soll], дабы войти (в некоторое политическое и гражданское состояние [um in einen politisch-bürgerlichen zu treten])» 384. Во второй фразе этого абзаца появляется плеоназм, усиливающий образ старания: «естественный человек должен стараться выйти» (в первом издании использована личная форма «старается», не инфинитив) – «der natürliche Mensch… herauszukommen sich befleissigen soll». Далее в этой фразе появляется некоторая поспешность: человек «должен стараться выйти как можно раньше» – «so bald wie möglich herauszukommen sich befleissigen soll». В следующем абзаце Кант утверждает, что человек не может «выйти в одиночестве», ибо эта задача касается как всего рода человеческого, так и отдельных лиц (eine Vereinigung derselben in ein Ganzes); если быть точным, такая задача «требует единения [Vollkommenheit] …присутствия системы людей [System wohlgesinnter Menschen]…целой совокупности» 385. Эта великая обязанность (Pflicht) «выхода», отличная от всех прочих, предполагает два условия, которые Кант здесь же и называет: с одной стороны, она «требует допустить представление “о некоем высшем нравственном существе”» 386, даже представление о Боге (что позволит Канту назвать сообщество людей, сумевших «выйти», «Божьим народом»); с другой стороны, она предполагает наличие другой идеи, противопоставленной первой, а в особенности и предыдущей общности: наличие «представления о банде злых помыслов».

Такому Божьему народу можно противопоставить представление о банде злых помыслов [die Idee einer Rotte des bösen Princips entgegensetzen], объединяющей [Vereinigung] тех, кто, оказавшись на ее стороне, распространяет зло [zur Ausbreitung des Bösen], и для которой важно не позволить образоваться противоположному сообществу [jene Vereinigung nicht zu Stande kommen zu lassen], пусть даже здесь принцип, борющийся с праведными намерениями, находится также и внутри нас самих и представлен лишь фигурально, как внешняя мощь [in uns selbst liegt und nur bildlich als äußere Macht vorgestellt wird] 387.

c. Семинар Голдберга и встречи Беньямина с представителями его окружения (выше мы уже упоминали Унгера и Баумгардта, к которым Шолем испытывал особую неприязнь) могли стать для Беньямина самым важным стимулом в его размышлениях о жертве, крови и насилии в связи с Кореем. В настоящий момент единственным аргументом в пользу этого предположения могут стать длинные отрывки из книги Голдберга, вышедшей в 1925 году 388. В мятеже Корея (который он называет Korah-Aufstand, а также Korah-Unternehmen – предприятие Корея) Оскар Голдберг видит угрозу метафизическому ядру (metaphysischen Zentrums). Реакция (Reaktion) на этот мятеж – по словам Голдберга, недоступная для понимания с «теологической» точки зрения – подобна реакции тела при ранении одного из его основных органов (wenn ein lebenswichtiges Organ emfindlich angegriffen wird) 389.

Эти три гипотетических источника Беньяминовой аналогии неравнозначны и принадлежат к различным текстовым режимам. Однако, если оставить в стороне мрачную аллегорию Германа Бара, мы заметим, что и у Канта, и у Голдберга банда мятежников сокращена и сведена к небольшой «части», противостоящей «целому». «Часть» зла не может образовать единство или совокупность, которые сумели бы продолжить свое существование в противопоставлении. Иными словами, «часть» не может существовать как часть внутри целого: в этом случае реакция целого ужасна, а уничтожение восставших – необходимо. Интересно наблюдать за тем, как и у Канта, и у Голдберга такой «злой помысел» интериоризуется и предстает в образном виде: у Канта – как часть «нас самих», «внутри нас»; у Голдберга – как агрессия частей нашего организма или тела.

Теперь мы снова процитируем текст Беньямина:

Как на всех уровнях Бог являет собой антитезу мифа, так и мифологическому насилию противопоставлено насилие божественное, радикально от него отличающееся. Мифологическое насилие устанавливает право [mythische Gewalt rechtsetzend], божественное насилие это право отменяет [die göttliche rechtsvernichtend]… Легенде Ниобы можно противопоставить наказание Корея и его соратников [Gewalt Gottes Gericht an der Rotte Korah gegenübertreten]. Оно настигает избранных, левитов [Es trifft Bevorrechtete, Leviten]; оно ранит без предупреждения, без угрозы, а затем уничтожает [trifft sie unangekündikt, ohne Drohung, schlagend und macht nicht Halt vor der Vernichtung].

Французский перевод прекрасно скрывает гармонию вмешательства Беньямина и толкования, предложенного Кантом и Голдбергом. Здесь нет ничего «радикального»; напротив, «божественное насилие» противопоставляется мифологическому по всем параметрам, во всем (in allen Stücken, in all respects); нет никакого «наказания» – даже наоборот, но суд (Gericht) Бога все сохраняет: божественное действие, или «божественное насилие», разрушает и одновременно спасает (вот почему это насилие несет справедливость, но не право 390). В противоположность идее Мориса де Гандильяка, переводчика Беньямина на французский язык, высказанной в примечании 391, мы полагаем, что Бог не предупреждает заранее и не угрожает тем, кого уничтожает: Он предупреждает лишь тех, кто Его слышит. Но и это не все. На самом деле нам кажется, что Беньямин стремится пойти еще дальше, что его обращение к Корею не исчерпывается выделенными тремя моментами и двумя вопросами, о которых мы упомянули, но оставляли до сих пор в стороне. А именно: сначала мы настойчиво обращали внимание на удивление, сквозящее в тексте Беньямина в связи с тем, что некто, кажущийся левым и даже истинным революционером (Корей – мятежник, по Вальцеру) – а Беньямин в своем тексте много говорит о революции, – внезапно оказывается уничтожен «божественным насилием». Позднее был упомянут еще один вопрос, касающийся отношений Беньямина с Шолемом и предполагающий, что на представление Беньямина о Корее могли повлиять священные тексты и раввинистические изыскания. Как следствие, в отличие от Голдберга и Канта, а отчасти также и от Вальцера, а кроме того – что гораздо менее очевидно, – и в отличие от Шолема, Беньямин пытается совокупно осмыслить эту недоступную пониманию «теологическую» точку зрения (theologische Gesichtpunkte) и революционность мятежа. Лишь на уровне такого пересечения теологии и революции (но не политики) возможно невозможное: мессианское событие.