Ангел Богданович - Берне. – Близость его к нашей современности. – Полное собрание сочинений Ибсена

И это отнюдь не вина публициста, что инымъ онъ не можетъ и быть. Онъ стоитъ всегда на сторонѣ той или иной партіи, и безпартійный публицистъ, стремящійся объективно разсматривать всѣхъ, только абсурдъ, измышленіе нѣмецкаго глубокомыслія, изъ-за небесной отвлеченности упускающаго изъ виду землю, съ ея борьбой страстей и интересовъ. «Отъ писателя (журналиста, о которомъ, вообще, идетъ рѣчь въ данномъ мѣсть) нельзя требовать, чтобы онъ былъ безъ ненависти и безъ злобы, и, возносясь надъ всѣми тучами эгоизма, слышалъ грозу только подъ собой. Возможно ли, чтобы онъ одинъ изъ всѣхъ людей оставался совершенно свободнымъ отъ узъ любвя къ самому себѣ и не усматри-валъ хотя иногда въ законѣ своей личной выгоды – правило мірового порядка? Но во всякое время можно требовать отъ него, чтобы онъ постоянно сознавалъ возможность этого вліянія личнаго чувства и не имѣлъ дерзкаго притязанія на непогрѣшимость своихъ мнѣній. Что онъ старается защитить ихъ и доставить имъ побѣду въ борьбѣ со всѣми противниками, – это не безславно, потому что свидѣтельствуетъ о серьезности его ввутренняго убѣжденія». Партійность не исключаетъ терпимости, потому что «рабъ своихъ собственныхъ мнѣній тоже носитъ позорныя цѣпи; мы должны быть не слугами хорошаго дѣла, а друзьями его». Въ этомъ отношеніи Берне заходитъ дальше, чѣмъ можно ожидать отъ такой страстной души. По его словамъ, «презрѣннымъ мнѣніемъ должно считаться только одно – презирающее, которое не терпитъ ничего, противорѣчащаго ему». Онъ готовъ допустить въ своей газетѣ всѣ мнѣнія, даже завѣдомо вредныя, съ одной лишь оговоркой, что «пусть не считаютъ нарушеніемъ гостепріимства, когда хозяинъ будетъ или самъ свободно порицать вещи, несогласныя съ его воззрѣніями, или предоставлять свободу этого порицанія другимъ». Быть терпимымъ, значитъ быть свободнымъ. Къ свободѣ стремятся всѣ, но одни желаютъ ее для себя, другіе – для всѣхъ. Послѣдніе и являются истинными представителями терпимости, справедливости и правды.

Такимъ былъ и Берне, не отступавшій ни предъ чѣмъ, разъ этого требовала борьба за убѣжденія. Въ одномъ мѣстѣ онъ выражаетъ сожалѣніе, что можетъ бороться только словомъ, потому что «спящій нѣмецкій народъ» не даетъ возможности прибѣгнуть къ болѣе дѣйствительнымъ орудіямъ. Вѣра въ справедливость отстаиваемаго дѣла поддерживаетъ въ немъ надежду при самыхъ тяжелыхъ условіяхъ, утѣшаетъ въ минуту полнаго торжества противвиковъ, не обладающихъ такою вѣрою. «Только мы вѣруемъ, другіе не вѣруютъ. Наши противники, когда они дѣйствуютъ безпристрастно, только мыслятъ не такъ, какъ мы,– когда же они лицемѣрятъ, они только говорятъ не такъ, какъ мы; но у нихъ нѣтъ вѣрованія, которое они могли бы противопоставить нашему. И оттого-то мы побѣдимъ, а наши противники покроются позоромъ».

Будущее вполнѣ оправдало ето гордое заключеніе, но въ то время, когда оно было высказано, нужно было обладать великой вѣрой, чтобы не пасть духомъ при видѣ полнаго торжества темныхъ силъ, владѣвшихъ тогда Германіей. Раздѣленная на сотню мелкихъ владѣній, руководимыхъ и опекаемыхъ двумя «полицейскими, Австріей и Пруссіей», Германія была отдана во власть грубѣйшей реакціи, какую когда-либо знала исторія. Реакція шла не только со стороны правящихъ сферъ, но и въ самомъ обществѣ находила дѣятельную поддержку. Наука, философія, журналистика, все стремилось оправдать существующій порядокъ, подыскать любой формѣ насилія нравственное обоснованіе. Свобода признавалась французскямъ изобрѣтеніемъ, а все французское искони было чуждо нѣмецкому духу, пути развитія котораго совсѣмъ особые,– говорили нѣмецкіе патріоты. «Явленія, по которымъ у другихъ народовъ можно заключить о глубочайшемъ паденіи націи, у насъ никоимъ образомъ не могутъ приводить къ такимъ заключеніямъ. Поверхность нашего существованія можетъ вынести много, но зерно остается при этомъ неприкосновеннымъ. Нашъ великій народъ созданъ очень прочно… Нѣмцы народъ молодой. У нихъ нѣтъ прошедшаго, у другихъ народовъ нѣтъ будущаго… Только нѣмцы вполнѣ люди. Англичанинъ – только англичанинъ; испанецъ – только испанецъ; французъ – только французъ,– человѣкомъ же можетъ назваться только нѣмецъ… Строеніе нѣмецкой земли будетъ когда-нибудь окончено, и тогда оно, возведенное на тысячелѣтіяхъ, переживетъ всѣ государства. Нѣкогда нѣмцы разрушили всемірное римское царство; когда-нибудь они построютъ царство болѣе прекрасное. Они создадутъ вѣчный миръ, эту мечту другихъ народовъ, которую осуществить предназначено нѣмецкому народу… Народъ, который, не смотря на цензуру, развилъ въ себѣ такую силу духа и свободу духа, какихъ не пріобрѣлъ ни одинъ народъ безъ цензуры,– явленіе совершенно особенное, и т. д., и т. д. Въ такихъ дифирамбахъ, безчисленные образчики которыхъ разсѣяны въ произведеніяхъ Берне, особенно отличались нѣмецкіе народники, страшно возмущавшіеся всѣмъ, что разрушало, по ихъ мнѣнію, истинныя основы нѣмецкаго народнаго духа, его патріархальныя черты, бытовыя и экономическія. На нихъ-то обрушивалась безпощадная критика Берне, раскрывавшая всю ложь этихъ основъ, подъ которой скрывалось невѣжество, умственная и нравственная дикость и нищета, ничѣмъ не прикрытая.

Его критика нѣмецкаго шовинизма по истинѣ безсмертна. Такъ она глубока и остроумна. Въ европейской литературѣ она единственная въ своемъ родѣ, что признали не только друзья, но и враги Берне. Такъ, Гейне, сильно не любившій его за справедливую оцѣнку своей книги о Германіи, говоритъ о лучшей статьѣ Берне, направленной противъ нѣмецкихъ шовинистовъ: „Менцель французоѣдъ“ есть защита космополитизма противъ націонализма; послѣ этой защиты видно, что у Берне космополитизмъ былъ только въ головѣ, а патріотизмъ пустилъ глубокіе корни въ сердцѣ, тогда какъ у его противника патріотизмъ засѣлъ только въ головѣ, а въ сердцѣ зѣвало самое холодное равнодушіе… Изъ сердца Берне вылетаютъ тутъ трогательнѣйшіе, безыскусственные звуки патріотическаго чувства – вылетаютъ точно стыдливыя признанія, которыхъ человѣкъ уже не можетъ удержать въ послѣднюю минуту своей жизни и которыя скорѣе рыданія, чѣмъ слова. Смерть стоитъ тутъ же и киваетъ головой, какъ неопровержимый свидѣтель правды этихъ признаній… Да, онъ былъ не тольво хорошій писатель, но и великій патріотъ».

Патріотизмъ, въ истинномъ, высокомъ значеніи, составлялъ сущность Берне, былъ убѣжденіемъ его жизни, ея содержаніемъ и двигателемъ. Поэтому-то его такъ возмущало лицемѣріе продажныхъ писакъ, въ родѣ Менцеля, и глупая восторженность народниковъ, такъ какъ и въ тѣхъ, и въ другихъ онъ не видѣлъ патріотизма. «Я боленъ моимъ отечествомъ; пусть оно освободится, и я выздоровѣю», говоритъ онъ, а Менцели и народники, напротивъ, изо всѣхъ силъ старались затянуть потуже петлю, мѣшавшую отечеству дышать свободно. Менцели дѣлали это изъ-за выгодъ. «Льстить тиранніи изъ-за своего комфорта, своего постыднаго спокойствія, изъ-за того, чтобы ненарушимо наслаждаться тѣмъ, что имѣешь – развѣ не такъ же скверно, какъ льстить ей для того, чтобы добиться, чего не имѣешь и что желалъ бы пріобрѣсти? Въ то время еще не было въ Германіи фонда для газетныхъ рептилій, но рептиліи уже были. Онѣ не были еще тогда такъ беззастѣнчивы, какъ ихъ наслѣдники въ наше время, и свою лесть абсолютизму облекали въ яркое платье негодованія на „непатріотичныя выходки“ еврея Берне, уже самымъ происхожденіемъ своимъ обреченнаго иа жертву космополитизму. Современныя рептиліи и въ этомъ случаѣ остались вѣрны своимъ отцамъ, и упрекъ въ различіи національности остается до сихъ поръ ихъ главнымъ оружіемъ. Да и не только ихъ. Здѣсь сходятся они съ народниками, объяснявшими, что Берне, какъ еврей, не могъпонять сущности нѣмецкой души, открытой только нѣмцу. Его насмѣшки надъ гимнами Арминію, нѣмецкимъ общиннымъ духомъ, надъ превосходствомъ нѣмецкаго языка и нѣмецкимъ „всечеловѣкомъ“, надъ „нѣмецкой душой“, совсѣмъ особой, исключительной, не поддающейся описанію, вытекаютъ изъ еврейскаго происхожденія Берне не позволяющаго ему прочувствовать все величіе нѣмецкой души, выражающееся въ Арминіи, общинѣ и „всечеловѣкѣ“. На такія нападки Берне отвѣчалъ только презрительнымъ смѣхомъ: „Каждый разъ, когда мои противники видятъ, что они могутъ разбиться о Берне и потерпѣть умственное ко-раблекрушеніе, они хватаются за Баруха, какъ за свой спасительный якорь“.