Ангел Богданович - Эпигоны народничества: Г. Меньшиков, самый яркий представитель их. Народник старого типа: Н. Е. Петропавловский-Каронин

Въ этой длинной выдержкѣ лежитъ центръ тяжести взглядовъ г. Меньшикова, и какъ напоминаютъ они творенія присноблаженной памяти Юзова или г. В. В.! Эти оба столпа народничества могли бы подписаться обѣими руками подъ тирадой г. Меньшикова. И аргументація его точь-въ-точь такая же, вмѣсто фактовъ увѣренія, вмѣсто доказательствъ – аналогіи. Никто, напримѣръ, не станетъ говорить, что народъ – дикарь, что у него нѣтъ своей культуры, что разобщенность съ народомъ полезна или желательна. Г. Меньшиковъ, какъ и покойный Юзовъ, беретъ именно такія абсурдныя положенія и ихъ побѣдоносно разбиваетъ, ни на минуту не желая замѣтить, что стучится въ открытую дверь. Зажмуривъ глаза, загипнотизированный мѣрнымъ токомъ гладко льющихся словъ, онъ монотонно твердитъ: «все безсиліе интеллигенціи въ отчужденіи… чѣмъ дальше сословіе отъ народа, тѣмъ ближе его физическая и психическая гибель… исторія Запада и Востока доказала, что…» и т. д., и т. д.

Народники стараго типа были люди прямолинейные. Онародиться такъ онародиться. Надѣвай зипунъ, берись за соху, учись пахать, косить, не бояться ни голода, ни холода. Но г. Меньшиковъ не даромъ взлелѣянъ городской культурой и разстаться съ нею не желаетъ. Городъ, вообще говоря, скверенъ, но и въ немъ есть кое-что хорошее. Есть наука, есть искусства, народу тоже нужныя. Ему нужны врачи, техники, книги и прочій антуражъ культурной жизни. Необходимо все это пересадить въ деревню, а для этого надо… строить города въ деревнѣ. Мы вовсе не думаемъ смѣяться надъ читателями, выписывая этотъ курьезный выводъ, вытекающій изъ разсужденій г. Меньшикова. Таково его разсужденіе о наукѣ и искусствѣ, которыя теперь никому не нужны въ городахъ, лежатъ безцѣльно въ сокровищницахъ музеевъ, и «если бы злой волшебникъ перенесъ потихоньку всѣ эти ученыя хранилища въ Камчатку, петербургская интеллигенція не хватилась бы ихъ цѣлые годы» (стр. 109). Кому они нужны? Никому. Взять, наприм., нашу журналистику. «Толстые журналы, серьезныя книги – ихъ обыкновенно только перелистываютъ, или читаютъ ужъ очень излюбленныхъ авторовъ: прочесть журналъ или книгу отъ доски до доски, какъ бываетъ часто въ провинціи,– цѣлое событіе для петербуржца. Настоящіе заправскіе читатели и теперь деревенскіе читатели: это вамъ скажутъ въ любой редакціи или книжномъ складѣ». Одинъ лишь предразсудокъ, будто городъ культурнѣе и образованнѣе, и только злонравіе и человѣконенавистническіе инстинкты заставляютъ людей скопляться въ города. Увлекшись, г. Меньшиковъ забылъ, что какъ разъ, напримѣръ, именно теперь строится новое помѣщеніе для читателей въ публичной библіотекѣ, потому что старое не вмѣщаетъ желающихъ заниматься въ ней. И въ любой редакціи ему могли бы дать свѣдѣнія, что деревня, въ смыслѣ подписки, пока не играетъ никакой роли. Каждый годъ контора нашего журнала помѣщаеть любопытную табличку распредѣленія журнала по Россіи; оказывается что девять десятыхъ общаго числа поглощаютъ губернскіе и уѣздные города, почти одну десятую Петербургъ, а въ деревню уходятъ десятки экземпляровъ. То же самое, конечно, и съ другими журналами, а также и массою ежегодно выходящихъ книгъ.

Знаетъ это, не хуже насъ, и г. Меньшиковъ, но ему непремѣнно хочется доказать, что строить города въ деревнѣ много раціональнѣе. Напримѣръ, художественные музеи получили бы тогда большее распространеніе, потому что вмѣсто нѣсколькихъ большихъ явилась бы масса маленькихъ. Въ каждомъ «деревенскомъ» городѣ явился бы свой музейчикъ, своя библіотечка, свой университетикъ, своя газетка. Представимъ себѣ только всю Россію, гдѣ нѣтъ «городскихъ» городовъ, а все «деревенскіе»,– развѣ это не было бы удивительнымъ культурнымъ торжествомъ? Конечно, всякій скажетъ, что лучшаго и желать нельзя. И вы думаете, это невозможно. Напрасно! «Поглядите, какъ зажиточны и опрятны нѣмецкія, голландскія, швейцарскія деревни – или хотя бы наши сибирскія села, до которыхъ городъ еще не дошелъ, или селенія колонистовъ, которыя онъ обошелъ… Мѣстами вы встрѣтите тамъ (заграницей) и телеграфъ, и телефонъ, и электрическое освѣщеніе, и почтовую контору, и магазины. Есть въ Америкѣ деревни даже съ своей газетой». Наивный читатель, пожалуй, замѣтитъ, что это Америка, ей и книги въ руки, а у насъ-то, гдѣ видѣлъ эти чудеса г. Меньшиковъ? Или онъ насъ приглашаетъ вообще въ деревню, а не въ русскую спеціально? Но тогда къ чему всѣ эти пустыя рѣчи? Про разныя заморскія чудеса и диковинки мы слышали и отъ болѣе компетентныхъ свидѣтелей, чѣмъ нашъ философъ, и выводы, къ которымъ они приходятъ, тоже не чета оригинальной идеѣ г. Меньшикова.

Только пустота нашей общественной жизни, отсутствіе здоровой и правильной общественной дѣятельности можетъ породить такую философію праздномыслія и пустословія. Въ ней одно только для насъ и любопытно, въ какую преобразованную форму отлилось старое народничество. Въ обработкѣ г. Меньшикова оно преобразилось въ чисто мѣщанскую идеализацію своего уголка на лонѣ природы, съ своей коровкой, зеленой травкой, тихой уютной жизнью въ кружкѣ своихъ , гдѣ всего понемножку: и любви, и науки, и искусства, и даже мужичка. И все это въ маленькой, скромной дозѣ, ибо счастіе,– «мѣщанское счастіе»,– должно быть прежде всего достижимымъ. «Идеалъ хоть на мгновеніе долженъ быть достижимымъ», трогательно поясняетъ г. Меньшиковъ. «Если идеалъ недостижимъ, то человѣкъ всегда немного недоволенъ, сколько бы ни совершенствовался, и жизнь его всегда немного отравлена… Совершенная недостижимость парализуетъ всякое желаніе стремиться къ цѣли: каждый нагнется поднять красивый цвѣтокъ, но никто не протягиваетъ руки къ звѣздамъ, не менѣе прекраснымъ, чѣмъ цвѣты. И я думаю, идеалами нужно считать цвѣты, а не звѣзды». Этотъ цвѣточный идеалъ удивительно какъ характеренъ для мѣщанской философіи г. Меньшикова. Срывать цвѣты удовольствія есть тьма охотниковъ, и возведеніе этого занятія въ идеалъ – имъ, несомнѣнно, придется по вкусу.

Примѣшалась къ этой философіи и нѣкоторая доза толстовства, хотя тоже въ преображенномъ видѣ, болѣе доступномъ и легкомъ для г. Меньшикова. Онъ тоже твердитъ за графомъ – «царство Божіе внутри насъ», но, какъ рабъ лукавый, тихонько желаетъ пріобщить нѣчто и изъ внѣшняго царства. Ему хотѣлось бы совмѣстить всѣ удобства культуры съ свободою независимаго отъ этой культуры человѣка. Пространно и многообразно онъ силится доказать, что, онародившись и растворившись въ народѣ, интеллигенція можетъ сохранить и науку, и искусство, и комфортъ цивилизованной жизни до музеевъ включительно. Только все это надо сдѣлать маленькимъ-маленькимъ, для большаго удобства при передвиженіи и переноскѣ. Музеи онъ проектируетъ передвижными, а науку совѣтуетъ заводить у себя дома въ видѣ отборнаго собранія лучшихъ авторовъ. Тутъ же приводится и заявленіе Эмерсона, который при видѣ всѣхъ сокровищъ британскаго музея, сказалъ, что у него все это есть въ его библіотекѣ. Ну, а если Эмерсонъ могъ имѣть, то почему не имѣть того же и любому изъ онародившихся русскихъ интеллигентовъ? Ясно, просто и убѣдительно. Впрочемъ, если вы человѣкъ неуступчивый и настаиваете на невозможности пересадить науку и все прочее въ деревню въ томъ видѣ, какъ это существуетъ въ городѣ, г. Меньшиковъ готовъ уступить вамъ. Зачѣмъ человѣку, живущему на донѣ природы, всѣ ухищренія цивилизаціи, весь научный балластъ книгъ, инструментовъ и армія жрецовъ, ими управляющихъ? «Какъ младенецъ у сосцовъ матери, онъ подмѣчаетъ тайны, скрытыя для постороннихъ». Предъ такимъ яснымъ и простымъ доводомъ умолкнетъ, конечно, всякій скептицизмъ. А относительно чудесъ и диковинокъ цивилизаціи и говорить нечего: чудеса божьяго міра превышаютъ ихъ неизмѣримо, на каждомъ шагу ихъ не оберешься, и только привычка къ нимъ заставляетъ насъ проходить мимо, не замѣчая ихъ. «Когда движется паровозъ – это удивляетъ, какъ чудо, а когда движется лошадь или птица, это кажется совершенно простымъ. Солнечное освѣщеніе въ деревнѣ вещь естественная и не возбуждаетъ вниманія. Другое дѣло электрическій фонарь: въ городѣ фонарю изумляются, имъ гордятся… Возьмите другое явленіе деревни – развитіе растенія изъ сѣмени. Оно поразительно и безпредѣльно по глубинѣ, но оно кажется „неразумнымъ“. Удивляются голубой матеріи, зеленому цвѣту крыши, тогда какъ голубая лазурь неба или зелень луговъ просты», и т. д. Словомъ, что самъ царь Соломонъ во всей славѣ своей при сравневіи съ полевой лиліей? Вспомнивъ это, г. Меиыпиковъ охотно уступаетъ культуру городу, лишь бы счастье осталось въ деревнѣ, съ чѣмъ, конечно, согласится всякій. Правда, желая быть справедливымъ, г. Меньшиковъ съ грустью отмѣчаетъ, что современная русская деревня далека отъ типа истинной живой культуры. «Нынѣшняя деревня уже не та старинная деревня, которая напоминала библейскія времена по простотѣ и строгости жизни (напр., снохачество – замѣтимъ отъ себя,– и барская конюшня съ дѣвичьей). Развѣ только въ глуши, гдѣ-нибудь въ раскольничьихъ селахъ, въ далекихъ лѣсныхъ поселкахъ или степныхъ станціяхъ можно еще встрѣтить первобытную чистоту нравовъ, глубокую религіозность, нравственную дисциплину и поэзію, неизмѣнно сопутствующія цѣломудренной жизни».