Петер Матт - Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

[Он] подполз к письменному столу, достал из него пачку, состоящую из кассовых чеков на сумму в сто тысяч талеров, осторожно положил эту пачку на тлеющие в камине угли, уселся в стоящее напротив камина кресло и с самым искренним удовольствием наблюдал, как пачка начала тлеть, как полетели в разные стороны искры, как вспыхнуло и снова поникло пламя, как отдельные чеки корчились, чернели, распадались в пепел или вылетали в трубу, и удовольствие его возрастало с каждым новым пропавшим чеком, пока не догорела вся пачка. Тогда он снова дополз до кровати, забрался в постель и приготовился к смерти…

Правда, этот персонаж Готхельфа получил свое наказание, потому что испытанное удовольствие оказало на него терапевтическое воздействие и он выздоровел, — однако такой конец отнюдь не устраняет само событие неожиданного совпадения безусловного зла и высочайшего удовольствия: совпадения, литературное изображение которого было настоящим скандалом.

Однако величайшим достижением Готхельфа в сфере анализа сердечной холодности были не многочисленные отдельные портреты злодеев. Величайшее достижение заключалось в обнаружении феномена, который мне хотелось бы назвать формированием сети зла. Именно здесь Готхельф выступает как первооткрыватель, совершает прорыв в познании, намного опережая свое столетие. И это тоже начинается рано, уже в первом его романе, — начинается, опять-таки, в связи с упоминавшимся жестоким крестьянином из «Крестьянского зерцала». Подлец-одиночка, каким этот крестьянин предстает поначалу, после фактического убийства отца рассказчика как бы тиражирует себя, склоняя к коллективным подлостям всё политическое сообщество. Хотя повествование в посвященной этому шестой главе местами построено довольно грубо, практика совместной низости изображена в ней очень тонко — и сделана прозрачной. В деревне имеются два или три человека, которые по-настоящему коррумпированы, но они ничего не могли бы достичь, если бы все должностные лица и чиновники, члены совета общины, члены комиссии, делегаты, а в конечном счете и региональные администраторы не принимали участие в игре или хотя бы не попустительствовали ей. Многие люди понимают, что происходит, и видят, как оставшуюся без мужа женщину с кучей маленьких детей соседи предают и обкрадывают. Они видят, как несправедливость выдается за справедливость — с помощью множества юридических бумаг, заверенных красными печатями. Они видят, как в довершение ко всему вину за несчастье возлагают на саму женщину, потому что она, в своем бедственном положении, порой бранилась и оскорбляла чиновников. «Женщина, у тебя злой язык, мы теперь это видим, а слышали об этом давно, — говорят ей. — Ты сейчас обвиняешь других, тогда как, наверное, сама во всем виновата». Или с ней разговаривают лишь с мнимой доброжелательностью: «Милая, ты все не так поняла». А когда один молодой батрак, что-то сообразив, пытается заступиться за вдову, в действие снова вступает характерный механизм: «Тогда мужчины сказали: „Парень, ты бы лучше поостерегся. Зря ты болтаешь, разве у тебя есть доказательства?“ И парень, испугавшись, замолчал».

Итак, многие видят сеть зла — не одни господа в официальных учреждениях, но также женщины и мужчины из народа, и многие чувствуют сострадание, «да только они вели себя в соответствии с пословицей: „Если не тебя укусил комар, то у тебя и не чешется, если сам не обжегся, то и волдыря у тебя не будет“». Даже об общинном совете говорится, что «там в основном заседают славные люди», — говорится без всякой иронии, так это и следует понимать. Но дальше следует уточнение: «Они, конечно, понимают, что в данном случае не всё делается как положено; однако ни один из них не решается выступить публично. Ты же знаешь, люди не любят себя компрометировать».

В своих историях о сплетающемся в сеть зле Готхельф противоречит идеалистическому представлению, согласно которому зло всегда ограничено отдельным человеком, который думает, принимает решение и действует. Готхельф, правда, показывает подобные случаи — и как показывает! — однако наряду с этим разворачивает перед нами жуткую картину демократизации зла: ко злу так или иначе оказываются причастны все; нет единственного виновного; каждый может сказать, что он этого не хотел, был только наблюдателем, что сам он хотя и не протестовал против зла, но ведь ему и повод такой не представился; что в любом случае возражение не помогло бы, его бы лишь неправильно истолковали. Таким образом, вина — даже за наихудшее преступление — распределяется, подобно флюиду, по всей общине, и не существует судьи, который бы ее измерил. Ведь даже закон признает преступниками только отдельных индивидов.

Когда у Готхельфа речь заходит о сети зла, он показывает ее формирование — как процесс, которому почти невозможно противостоять. Люди с несказанной легкостью совершают постыдные поступки, если знают, что не они одни виноваты, что они не являются преступниками в общепринятом смысле, что другие ведут себя точно так же. Самый знаменитый пример изображения такого процесса — новелла «Черный паук». Однако живописно-парадигматический характер этого сказания о чуме (сто лет спустя Дюрренматт обыграет тот же сюжет в «Визите старой дамы») не должен заслонять для нас многие другие главы в разных сочинениях Готхельфа, где без иллюзий, с шопенгауэровским пессимизмом и ницшеанской остротой анализа, показывается, как люди — все вместе, с соседским взаимопониманием и не испытывая чувства вины, — порой совершают самые утонченные подлости.

Сколько иронии может вынести демократическое государство? О диктатурах мы знаем, что смеха они боятся больше, чем длинных ножей, произносимых шепотом анекдотов — больше, чем произносимых шепотом слов. А старые монархии, основанные еще самим Господом Богом, вообще реагировали на насмешки над троном как на богохульство: таких богохульников сажали в тюрьму или отправляли на виселицу. Что смех является неотъемлемой частью демократии — смех надо всем, из чего эта демократия состоит, смех с любыми добавками горечи и оттенками язвительности, — связано не только со свободой думать, говорить и публиковать всё, что человек хочет. Причина кроется глубже: в осознании того обстоятельства, что существующий ныне порядок есть нечто временное и в любое время может быть изменен теми, кто его создал или кто сейчас не хочет, чтобы он оставался таким, как есть. Здоровый дефицит метафизического обоснования легитимности — один из отличительных признаков демократии.