Внутренний СССР - Медный всадник — Это ВАМ не Медный змий...

“Интересно, что и после смерти Петра фольклор оставляет за ним право радеть о своем городе, заботиться о его благополучии, быть его защитником. Достаточно хорошо известна легенда об ожившей статуе Петра — Медном Всаднике. В 1812 году, когда Петербургу всерьез угрожала опасность наполеоновского вторжения, Александр I распорядился вывезти статую Петра в Вологодскую губернию. Для этого уже были приготовлены специальные баржи и выделены деньги на демонтаж монумента.

В это время некоего капитана Батурина стал преследовать один и тот же сон. Во сне он видит, как статуя Петра оживает, съезжает со своей скалы и направляется в сторону Каменноостровского дворца, где в то время жил император. Александр I выходит навстречу всаднику и слышит обращенные к нему слова Петра: «Молодой человек, до чего ты довел мою Россию! Но пока я на месте, моему городу ничего не угрожает». Затем всадник поворачивает назад, и Александр слышит удаляющееся цоканье бронзовых копыт о мостовую. Сон капитана скоро становится известен императору. Пораженный царь отменяет свое решение об эвакуации статуи. Как известно, сапог наполеоновского солдата не коснулся петербургской земли.”

Александр I, в отличие от Ганнибала, в поход на Францию не собирался и потому, видимо, статуя Петра I явилась во сне не ему, а какому-то малоизвестному капитану Батурину. Можно предположить, что эта легенда была известна и Пушкину. Поэтому Евгению “кумир на бронзовом коне” в первой части поэмы тоже является во сне, но в отличие от Ганнибала бедняк слышит только “грома грохотанье”, а “громадного змея” не видит. Автор газетной публикации фиксирует лишь сумму фактов поразивших его воображение и потому легенда в его понимании — всего лишь “великолепный фольклорный сюжет”:

“Этот великолепный фольклорный сюжет в петербургской истории имел свое продолжение. В годы блокады в Ленинграде родилось поверье. Пока памятники великим полководцам Суворову, Кутузову и Барклаю-де-Толли останутся неукрытыми на своих местах, городу не может угрожать вражеская оккупация. Все девятьсот дней блокады памятники простояли открытыми, и ни один осколок бомбы или снаряда их не коснулся.” [79]

В действительности же “этот великолепный фольклорный сюжет” имел совсем нефольклорное продолжение.

В октябре 1941 года, когда немцы вплотную подошли к Москве, в соответствии с решением правительства об эвакуации основных государственных институтов управления страны, толпы чиновников разных рангов ринулись по всем дорогам вон из столицы. Председатель Совета Обороны СССР И.В.Сталин тоже прибыл на платформу Курского вокзала, но, постояв несколько минут перед вагоном правительственного поезда, молча развернулся, и приказал везти его в Кремль. Он остался на своем посту и враг в город не вошел. Вполне возможно, что в этом поступке Верховного Главнокомандующего сокрыта неосознаваемая причина ненависти к нему либеральной интеллигенции СССР: он поступил неадекватно её ожиданиям. Отсюда, видимо, и рождение прямо противоположного мифа: Сталин де воевал сидя в Кремле по глобусу, а не водил войска, как Ганнибал, в чужие страны.

Но на этом нефольклорное продолжение легенды не завершилось. Более чем полвека спустя, 20 марта 1997 г., за день до 90 летнего юбилея Е.С.Вентцель (литературный псевдоним И.Грекова), “Независимая газета” № 50 познакомила своих читателей с только что вышедшим в свет при содействии издательства “Текст” (г. Москва) романом “Свежо предание” (“но верится с трудом” — продолжение известной поговорки, которое, скорее всего имела в виду И.Грекова, избрав ее начало в качестве названия своего романа). Анонсирующая книгу статья И.Зотова называлась по аналогии с широко известным учебником Е.С. Вентцель “Теория вероятностей”. Так мы узнали, что в архиве писателя 35 лет пролежала рукопись, судя по содержанию, во многом автобиографичного характера. Об этом же говорит и посвящение, которым И.Грекова предварила роман: “Памяти моего сына Михаила Дмитриевича Вентцеля”. Из статьи мы узнали, что:

“Содержанием роман И.Грековой подражает «Медному Всаднику». Ничем не примечательный молодой человек по имени Константин Левин (кстати, полный тезка толстовского героя). Не подпольщик, не ниспровергатель авторитетов, не выдающийся ученый, не герой войны, не лагерник, а простой советский житель, ровесник Октября, он оказывается раздавлен медным истуканом. (Не Петром Романовым — Иосифом Джугашвили.) Сходит с ума, умирает.

Впрочем, есть одна важная деталь в романе, которая как бы переносит его содержание в иную плоскость: Левин — не вполне «простой советский житель», а еврей. Своего рода эпиграф предпослан И.Грековой к своему роману в рубрике «От автора». В нем всего несколько слов: «Все газетные цитаты, приведенные в книге подлинные. Автор по национальности — русский. Москва, 1962 г.» Это обстоятельство, по всей видимости, и оказалось той причиной, по которой роман не был напечатан Твардовским. Антисемитизм и в России, и в СССР тлеет уже не первое столетие, то разгораясь, то внешне затухая, но никогда не порождая собственной противоположности .”

Интересно, какую бы “ противоположность ” породили в уме автора статьи следующие строки романа:

“Мы, русские, как клопы. Нас вывести нельзя. А знаете до чего живуч клоп? Где-то я читал, что в покинутых зимовках на севере через десятки лет находили живых клопов. Каково? Мороз шестьдесят градусов, жрать нечего, а живет. Молодец клоп!”

Это высказывание одного из персонажей романа, “русского” профессора Николая Прокофьевича, в котором хорошо просматривается неприкрытая русофобия самого автора.

Герой романа, еврей Левин сходит с ума и умирает в психбольнице потому, что его не берут на работу по специальности. Однако, Левину даже и мысли не приходит, что можно пойти на стройку, на завод чернорабочим или грузчиком. Описываемые события происходили в начале пятидесятых и объявления типа “Требуются…” в те годы висели на каждом шагу. Интересно, что делают “левины” сегодня, когда сотни тысяч квалифицированных научных кадров бывшей державы, разорванной ныне на рыночные части, оказались выброшенными на улицу?

“Иррациональность [80]этого чувства не поддается исчислению, поэтому книги, против него открыто восстающие, воспринимаются неизменно настороженно. Гораздо проще отдаться борьбе с чистым общественным злом (колхозами, компартией и тому подобным), но не с тем, что невозможно уяснить в четких категориях. Герой романа И.Грековой, возможно, не так широко мыслит, как другие, русские по национальности, персонажи других романов других авторов, возможно, он ущербно прямодушен, но он остался катастрофически самим собой, даже сойдя с ума.”