Марк Галлай - С человеком на борту

Но дела шли, в общем, исправно. Единственная небольшая задержка произошла с входным люком корабля. После того как этот люк был закрыт за занявшим своё место Гагариным и были аккуратно, в заданной последовательности затянуты все тридцать прижимавших крышку люка гаек, оказалось, что нет сигнала, свидетельствующего о нормальном закрытии крышки люка. А что такое неплотно закрытая крышка — было всем ясно! Ясно задолго до того, как нарушение герметичности стоило жизни космонавтам Г.Т. Добровольскому, В.Н. Волкову и В.И. Пацаеву — экипажу корабля «Союз-11».

О неисправности доложили Королеву.

— Отверните гайки. Откройте люк. Внимательно осмотрите контакты, — распорядился он.

И тут же не забыл предупредить космонавта, который, после того как люк за его головой закрылся, уже настроился на то, чтобы снова увидеть людей только на Земле, после завершения предстоящего полёта. И вдруг — нате вам — вся эта отнюдь не безразличная для человеческих нервов процедура с люком повторяется. Психологи называют подобные вещи сшибкой… Оказалось, что кроме нагрузок, так сказать, запрограммированных, вытекающих из самой сущности такого задания, как первый полет в космос, на долю Гагарина выпали и нагрузки сверхплановые. Однако он и их перенёс отлично — очень спокойно ответил на информацию Королева лаконичным «Вас понял». А когда в дни последующих полётов в космос его товарищей он сам сидел у ракеты с микрофоном в руках, воспоминание о неожиданной задержке, случившейся в день его собственного полёта, я думаю, существенно помогало ему найти верный, психологически оптимальный тон разговоров с очередным космонавтом.

Но это все было позже. А в день 12 апреля возникшая тревога оказалась ложной. После повторного закрытия люка выяснилось, что все в порядке. Ошиблась система сигнализации. Однако некоторую угрозу графику вся эта история с люком, конечно, за собой повлекла. В ходе проведения дальнейших работ пришлось поднажать, чтобы этот сдвиг скомпенсировать и обеспечить пуск в точно назначенное время — 9 часов 07 минут.

Кстати, коль скоро речь у нас зашла о процедуре закрытия люка за Гагариным, не могу не упомянуть о том, что, судя по появившимся в последующие годы устным и письменным воспоминаниям, людей, каждый из которых «последним пожелал Гагарину счастливого полёта и закрыл за ним крышку люка», набралось несколько десятков. Мне рассказал об этом ведущий конструктор «Востока», тот самый, который с тремя своими помощниками — могу засвидетельствовать! — сделал это в действительности.

…Пультовая — святая святых космодрома. Стены этого узкого, похожего на крепостной каземат помещения сплошь уставлены пультами с аппаратурой контроля и управления пуском. Перед каждым пультом, спиной к проходу, сидит оператор. На небольшом дощатом возвышении у двух перископов стоят руководитель старта А.С. Кириллов, непосредственно отвечающий за выполнение самого пуска, и один из заместителей Королева — Л.А. Воскресенский. В сущности, только эти два человека видят происходящее. Остальные вынуждены черпать информацию из показаний приборов, дублируемых краткими докладами операторов, да из сообщений, раздающихся из маленького динамика, очень домашнего, будто только что снятого с какого-нибудь пузатого комода в тихой обжитой квартире. Сейчас этот динамик включён в линию радиосвязи командного пункта с кабиной космонавта.

В середине пультовой стоят четыре человека: Королев, Каманин, капитан Попович (эта фамилия получит мировую известность через год) и автор этих строк.

В руках у меня специально составленная коллективными усилиями инструкция космонавту, раскрытая в том месте, где речь шла об его действиях в «особых случаях», то есть при разного рода технических неисправностях и вынужденных отклонениях от предначертанной программы полёта. Предполагалось, что в случае чего мгновенное обращение к инструкции поможет своевременно выдать космонавту необходимую команду.

Правда, помнил я каждое слово этой первой инструкции, как нетрудно догадаться, наизусть, но тем не менее держал её раскрытой: так потребовал, поставив меня рядом с собой, Королев.

Он же сам с микрофоном в руках негромко информировал Гагарина о ходе дел:

— Отведены фермы обслуживания…

— Объявлена пятиминутная готовность…

— Готовность одна минута…

— Прошла протяжка…

По самой подчёркнутой негромкости его голоса да по тяжёлому, часто прерывающемуся дыханию можно было догадаться, что взволнован Главный не меньше, а, наверное, больше, чем любой другой из присутствующих. Но держал он себя в руках отлично! Так мне, во всяком случае, казалось, хотя я и сам в тот момент вряд ли был в полной мере способен объективно оценивать степень взволнованности окружающих. Все, что я видел и слышал вокруг себя — и нарочито спокойный голос Королева, и его тяжёлое дыхание, и бьющаяся на шее голубая жилка, — все это я по многолетней испытательской привычке (испытатель обязан видеть все) воспринял, загнал в кладовые подсознания, а потом, по мере того как эти детали неторопливо всплывали в памяти, заново пережил и оценил каждую из них. И снова убедился: отлично держал себя Королев в руках в эти острые, напряжённые предстартовые минуты!

И только когда прошли последние команды пускающего Анатолия Семёновича Кириллова: «Ключ на старт!» — «Есть ключ на старт». — «Пуск!» — и, повинуясь последней команде, оператор нажал кнопку, когда сквозь многометровые бетонные своды бункера донёсся могучий вулканический гул двигателей ракеты-носителя, а в динамике раздался голос Гагарина: «Поехали!..» — только тогда Сергей Павлович снял себя с тормозов и в ответ на возглас Гагарина неожиданно громко, возбуждённо закричал на всю пультовую:

— Молодец! Настоящий русский богатырь!..

А через несколько минут, когда среди почти непрерывных, перебивающих друг друга бодрящих докладов операторов («Ракета идёт хорошо…», «Давление в камерах устойчивое…», «Первая ступень отделилась…», «Ракета идёт нормально…») стало все чаще повторяться слово «Пропуск» — это означало, что ракета ушла за пределы дальности прямой радиосвязи, — Королев положил микрофон, вышел из пультовой и, столкнувшись у выхода из бункера с Константином Петровичем Феоктистовым, порывисто обнял его со словами:

— Поздравляю! Поздравляю! Тебе это тоже нелегко досталось. Немало и я тебя поругал, крови тебе попортил. Ты уж извини, не сердись на меня…

Тут все свидетельствовало о сильном эмоциональном подъёме, которому наконец позволил себе отдаться Главный конструктор: и обращение к Феоктистову на «ты» (хотя они работали вместе многие годы, но, как мне казалось, в личную дружбу эти отношения не переросли), а главное, сам факт принесения извинений — просить прощения у кого бы то ни было и за что бы то ни было этот человек не любил! Не в его характере это было.