Ева Меркачёва - Град обреченных. Честный репортаж о семи колониях для пожизненно осуждённых

— Почему Чикатило? Вы его последователь? Напомните, за что вы здесь оказались. — Я специально делаю вид, что плохо знакома с его биографией.

— Нет, я не последователь Чикатило. Так меня прозвали за то, что я убивал женщин. Но мотивы у меня и Чикатило совершенно разные. Особенность моего дела в том, что преступления я совершал не ради удовольствия, а ради самого преступления. И все это я делал, будучи на зоне. Еще нюанс — у меня по делу свидетелей нет. Я, по сути, сам себя осудил, дав против себя все показания. Сделал я это, потому что хотел остановиться. Вот это, если коротко, моя история.

— Расскажите о своей жизни до того, как вы начали убивать.

— Самая обычная жизнь. Ничего примечательного. Родился в Архангельске. Мама умерла, когда мне было семь лет, а сестренке пять. Воспитывал нас отец. Он приводил в дом разных женщин, с которыми пьянствовал.

— С этого и началась ваша ненависть к женщинам?

— Я не чувствовал ненависти к женщинам как таковым. Не любил только тех, кто соглашается с мужчинами пить. Сам я рано женился, у нас родилось трое детей (а теперь еще шесть внуков). 16 лет с женой прожили. Жена не пила, я ее любил. Работал после армии сначала водителем, потом был слесарем. Много разных профессий освоил.

— То есть все было хорошо. Почему же тогда решились на первое преступление?

— Дело было так. Ехал по дороге, увидел, как девушка на автобус опоздала. Я ее подсадил. До Архангельска ехать минут 20. Но мы, пока ехали, разговорились, понравились друг другу и вместо работы приехали на природу. Вечером я ее домой отвез, она была в состоянии алкогольного опьянения. Я не прятался, ничего не боялся: все, что между нами было на природе, происходило по обоюдному согласию.

А она работала на базаре, торговала у нерусских. Они ей платили 20 000 рублей в день теми деньгами. Вот она и спрашивает: «Кто будет компенсировать эту сумму?» Я деньги достал, отдал ей и уехал. А через две недели за мной приехала милиция, забрали меня в отделение. Оказалось, она написала заявление об изнасиловании. Потом она предложила забрать это заявление в обмен на круглую сумму. Но в милиции сказали, что обратного хода нет.

— И за это изнасилование вы получили восемь лет?

— Да, но не только за него. Меня судили за три эпизода. Так получилось, что на меня повесили все изнасилования, произошедшие в том районе в тот период. Один эпизод — кем-то побитая женщина (в больницу попала). Второй эпизод — девушка домой вся в грязи вернулась под утро, ее тетя написала заявление (но она девственницей осталась, как выяснилось). В общем, дали мне срок, попал на зону. За хорошее поведение вышел на «бесконвойку», стал работать на ассенизаторской машине (мы ее бочкой называли); и тут то же самое получилось.

— Что именно?

— Подвез женщину. В пьяном виде она сказала, что пойдет на зону и расскажет, чем я занимаюсь. Безвыходное положение у меня было. Убил ее.

— А дальше что?

— То же самое. И после второго убийства я просто остановиться не мог. Болезнь не болезнь — я не знаю, как это называется. Затянуло. Я уже автоматически выискивал женщин.

Мне не нужно было даже уговаривать, на меня женщины всегда клевали. Убил девять, хотя вменили 12. Я сам милиции дал расклад, показал, где трупы захоронены. Без этого они бы меня не поймали, потому что не было ни улик, ни единого свидетеля.

Шипилов не врет про то, что улик он не оставлял. Единственное, за что следователи зацепились, когда искали маньяка, — за слова напарника (второго водителя ассенизаторской машины). Тот сообщил, что в день одного из убийств в салоне отсутствовала ручка на пассажирской двери. Шипилов откручивал ее, чтобы женщина не смогла открыть дверь и убежать.

Но не нашлось ни одного человека, который бы видел, что в машину к Шипилову кто-то садился, или который бы видел «бочку» в лесополосе. Уже после того, как Шипилов попал под подозрение, следователи нашли у него дома часы и украшения, снятые с жертв (он дарил их жене и тете, когда приезжал из колонии в отпуск).

А вот про то, как добровольно все рассказал и показал захоронения, садист говорит не всю правду. Первые дни после задержания он наотрез отказывался признавать вину. Даже пытался покончить с собой в СИЗО. А когда его откачали, смирился с участью и начал все рассказывать. Сначала нарисовал схему двух захоронений, потом еще четырех. Остальные сыщики нашли сами по данным им описаниям.

В деле Шипилова есть фотографии всех 12 женщин. Ни одна не похожа на другую. Только две из них совсем молоденькие, остальные среднего возраста. Все они представительницы разных профессий: одна была учительницей, другая — техничкой в местном РОВД, третья — домохозяйка, мать пятерых детей. Но были и те, кого можно отнести к женщинам легкого поведения, в том числе судимые. В районе, где орудовал маньяк, рейсовый автобус ходил редко, а садиться не в легковую, а в ассенизаторскую машину женщинам казалось безопасным.

— Вы убивали только тех, кто садился к вам в машину?

— Нет. Только тех, кто соглашался ехать со мной водку пить. Только их.

Кто со мной ехал водку пить в лес, тот там и оставался. У меня из девяти жертв семь неблагополучные. Меня следователь спрашивал: «Ты специально неблагополучных выбирал?» Не специально. Но как получалось: по дороге едешь, с женщиной общаешься. Если она нормальная, то до дому довезешь и еще поможешь чем можешь, а если нет — то в лесу закопаешь.

— Вы считаете, что имели право судить, кто из женщин достоин жить, а кто нет?

— Не считаю. Убивать не должен был, конечно. Но так вышло. Я много чего читал, разобраться хотел. Но ответа так и не нашел. Природа серийного убийцы остается загадкой. Что получается: человек сам собой не управляет. Убивает он, но от него это не зависит. Не может остановиться, и все тут. Я со своей колокольни понимаю этих людей, а в «Черном дельфине» есть такие, как я.

— И что делать с такими, по-вашему? Казнить? Лечить?

— Я не знаю, лечится это или нет. Меня не лечили. Сейчас я бы уже не согласился ни на какую терапию, она мне не нужна уже, а в молодости можно было попробовать.

— Если бы вдруг вышли на волю, продолжили бы убивать?

— Нет, сейчас я уже управляю собой.

— А какие гарантии?

— Никаких. Как я их дать могу? Но я выходить не собираюсь. Мне 60 лет исполнилось, я пенсионер. Зачем мне на волю? Что я там делать буду? Кому я нужен? На свободе я лет 10 проживу максимум, копаясь на грядках. А тут до 90 запросто.

Я интересовался средним возрастом в России. На воле мужчины много не живут. А за решеткой получается, что дольше. И у меня в роду все долгожители. Так что я за решеткой еще проживу не один десяток лет. Буду наблюдать отсюда за тем, что в стране происходит.