Леонид Млечин - Россия и Китай. Дружили, воевали, что теперь?

Принимая иностранцев, Мао очень веселился. На переговорах с Генри Киссинджером, тоже падким на женскую красоту, Мао сказал:

– Ходят слухи, что вы на грани истощения. Сидящие здесь женщины крайне этим недовольны (смех). Они говорят, что если доктор

Киссинджер близок к изнеможению, мы останемся без дела (смех).

Генри Киссинджер обещал делиться с китайцами всей информацией о переговорах с Советским Союзом по военно–стратегическим делам. Советник президента Соединенных Штатов доверительно, как он умел, поведал китайцам:

– Мы рассказываем вам о наших беседах с русскими, но мы не говорим русским о наших беседах с вами.

Мао довольно сказал своим помощникам:

– Америка превращается из обезьяны в человека. Хотя еще не совсем человек, так как у нее остается хвост, но она уже не рядовая обезьяна, а шимпанзе, так как хвост у нее не очень длинный. Америка начинает новую жизнь. Это эволюция.

В пятидесятые годы Мао Цзэдун провоцировал Америку, чтобы под предлогом американской опасности получать от Советского Союза военные технологии. Теперь тот же номер он повторял с американцами: хотел получить от них современные технологии, чтобы противостоять Советскому Союзу.

Взору посетителя Мао Цзэдун представал в своем кабинете среди множества книг, очень высокий и крупный для китайца. Он смотрел на посетителя пронизывающим, слегка ироническим взглядом, улыбаясь и как бы предупреждая всем своим видом, что его бессмысленно пытаться обмануть. Даже тогда, когда над ним уже нависла тень смерти, мысль Мао была окрашена характерным для него сарказмом.

Одной из фраз в разговоре с Киссинджером он как бы подвел черту под прошлым:

– В прошлую эпоху вы были настроены против нас. Мы тоже были настроены против вас. Таким образом, мы с вами — два врага.

И он рассмеялся.

– Два бывших врага, — уточнил американец.

Мао это показалось недостаточным:

– Теперь мы именуем наши взаимоотношения дружбой.

Он не любил долгих монологов. С иностранными гостями любил затеять шуточный диалог в духе диалогов Сократа. Облекал свои главные мысли в форму легкой болтовни и шуток. В результате главные мысли были окутаны множеством иносказаний. Высказывания Мао напоминали зыбкие тени на стене. Создавалось впечатление, что имеешь дело с пришельцем с другой планеты, который иногда чуть приподнимал завесу, скрывающую будущее, давая возможность заглянуть за нее, но никогда не открывая всего.

– До тех пор, пока мы преследуем одни и те же цели, — продолжал Мао, — мы не будем вам вредить, и вы не будете вредить нам… Будет, конечно, случаться такое, что нам захочется немного вас покритиковать, а вам захочется покритиковать нас. Вы говорите: «Долой коммунистов!» Мы говорим: «Долой империалистов!» Иногда мы действительно говорим такие вещи. Без этого не обойтись.

Казалось, его замечания делались безо всякой цели, на самом деле это были прямые указания его подчиненным. Высказывания Мао были подобны внутренним дворам Запретного города, каждый из которых вел все дальше вглубь. Общий смысл композиции крылся в совокупности целого, и понять его можно было только после долгих размышлений.

Все помнили, как когда–то Мао произнес фразу, ставшую знаменитой:

– Пусть расцветают сто цветов.

Тогда подумали, что вождь — сторонник свободы мысли, и ошиблись. Мао писал стихи, любил читать, но собственную интеллигенцию — гуманитарную (ядерщики и ракетчики были необходимы) — считал ненужной. Эти слова были ловушкой для инакомыслящих.

– Как бы мы изловили всех змей, если бы не выманили их из нор? — говорил потом Мао. — Мы хотели, чтобы эти сыны черепах выползли из своих убежищ и запели, и засмердели. Лишь тогда мы смогли отловить их всех.

Иностранцы не всегда могли уловить смысл его высказываний.

– Китай — очень бедная страна, — вдруг сказал Мао Киссинджеру. — Мы располагаем немногим. Но что у нас имеется в излишке — это женщины.

Решив, что вождь шутит, Генри Киссинджер ответил в том же духе:

– На их экспорт не распространяются квоты и тарифы.

– Если они вам нужны, можем выделить вам небольшое число — несколько десятков тысяч, — предложил Мао.

– Разумеется, на добровольной основе, — уточнил присутствующий при беседе глава правительства Чжоу Эньлай.

– Пусть они поедут к вам, — продолжал понравившуюся ему мысль Мао. — Они натворят у вас дел. Так что вы сможете облегчить наше бремя.

И он громко рассмеялся. Но Мао, видимо, почувствовал, что американский гость, вероятно, его не понимает. Исходя из того, что американцы известны своей несообразительностью, он вернулся к этой теме:

– Вам нужны наши женщины? Мы можем позволить им уехать и причинить вашей стране неисчислимые беды.

Тут Киссинджер, наконец, понял, что Мао пытается сказать ему что–то серьезное. Позднее работающие в Пекине американские дипломаты объяснили: радикально настроенные женщины — имелась в виду жена Мао Цзян Цин — весьма раздражали вождя.

Мао в письме предупреждал честолюбивую жену:

«Не позволяй победе отравить тебя. Думай чаще о своих слабостях, недостатках и ошибках. Я говорил это тебе десятки раз»…

Он, похоже, видел, что саморазрушительная «культурная революция» обрекала страну на бессилие и ставила под угрозу главное — независимость Китая. Коммунистическое государство не должно превращаться в бюрократическое царство, считал Мао. Но на старости лет почувствовал, что невозможно управлять государством с помощью идеологической экзальтации. Изоляция от мира вела к бедствиям. Мао меланхолично говорил иностранным гостям:

— Нам придется отправиться на выучку за границу.

Если бы Мао мог жить вечно, Китай, возможно, и по сей день сотрясали все новые революции и большие скачки. Но даже великие вожди не властны над природой.

Мао, пишет его биограф профессор Александр Панцов, страдал бронхитом, потому что выкуривал по две пачки в день. В последние годы предпочитал сигареты «Северная полярная звезда», которые набивались в Кантоне из импортного табака. Спать ложился очень поздно, иногда под утро. Ел два раза в день — в два–три часа дня и в восемь–девять вечера. Любил жареную свинину, приготовленную в остром хунаньском соусе с красным перцем. Живую рыбу ему везли со всей страны. Рис для него выращивали в специальном хозяйстве.

Пил он мало и редко. Спал плохо. Пристрастился к снотворным. Он принимал в десять раз больше пилюль, чем необходимо. Такой дозой можно убить обычного человека. Но Мао много лет употреблял снотворное, и у него выработалась невосприимчивость к барбитуратам…

Пока Мао был здоров, то пренебрежительно замечал, что чрезмерно большое внимание к собственным болезням носит классовый характер. Говорил: