Александр Годлевский - Мои идеологические диверсии (во времена от Горбачева до Путина)

Та же самая картина и в экономике. В том же 93-м «Континенте» я писал, что старую плановую экономику сломали, но новую рыночную у нас нельзя создать по чисто политическим причинам. При полном отсутствии правовых гарантий, когда все сферы экономической жизни общества регулируются не столько правилами свободного рынка, сколько противозаконным административным произволом чиновников, свободный рынок в принципе невозможен. Можно до посинения спорить, разрешать ли свободную продажу земли, разгонять ли колхозы и т.п. Существенного значения эти вопросы не имеют. В любом случае в советской политической системе, где нет гарантированных твердых правил игры для субъектов хозяйственной деятельности, никакие рыночные механизмы работать не будут.

Нынешний процесс движения экономики к пропасти в условиях советского режима необратим. Уже сейчас, не будь полученных от экспорта нефти госдотаций, вся промышленность и сельское хозяйство рухнули бы. Поиск и применение различных вариантов экономических реформ представляют собой лишь попытки регулировать скорость неотвратимого движения к пропасти. Если советская власть не будет уничтожена, то неизбежен полный крах экономики и всеобщий социальный взрыв. А в стране с громадным ракетно-ядерным потенциалом, с многочисленными атомными электростанциями, с другими объектами повышенной опасности он будет иметь катастрофические последствия не только для России.

Одним из безусловных демократических атрибутов, восторжествовавших в России после августа 91-го, является многопартийность, и партий у нас расплодилось сверх всяких разумных пределов. С тех пор на российскую многопартийную систему обрушились горы критики, выдвигалось много всяких претензий, кроме одной главной. Что может значить наличие всех этих партий в обществе, не способном вопреки запрету власти заставить власть соблюдать даже ее собственные законы?! Одним из самых главных пороков многих наших общественно-политических организаций справедливо считают отсутствие структурной системы, особенно на региональном и местном уровнях. Но зачем она нужна? Какой смысл четко структуировать армию, которая ни при каких условиях заведомо воевать неспособна?!

Все партии сами по себе ничего не значат, они создаются различными группировками чиновничьего госаппарата и существуют для обслуживания их интересов путем общественно-политического прикрытия. У нас все партии – от крайне левых до крайне правых – служат разными подразделениями одной и той же системы власти, основанной на лжи и беспределе.

В нашем безвольном обществе все общественные отношения не могут не являться только внешним выражением внутриаппаратных отношений чиновников внутри государственной власти. Так, еще в конце эпохи Ельцина, в преддверии смены государственного руководства и неотвратимости грядущих перетасовок внутри аппарата, возникли новые партии и движения («Единство», ОВР), а у старых обозначился глубокий кризис. Причем «Единство» возникло из ничего – у него не было ни ранее организационных структур, ни, в отличие от ОВР, сколько-нибудь значимых и заметных общественно-политических деятелей. Попробуйте найти подобный пример в любой демократической (и даже не очень) стране?!

В горбачевскую и ельцинскую эпохи произвол и беззаконие властей все больше расширялись под бурные восторги нашей (и западной) государственной и общественно-политической элиты по поводу немыслимых успехов перестройки и демократизации. В правовой сфере жизни общества в принципе ничего не изменилось, только методы и формы произвола стали другими, и его размах перестал быть сравнимым даже с брежневскими временами. Советская власть с 17-го года была основана на беззаконии, только после «победы демократии» в августе 91-го это беззаконие быстро переросло в полный правовой беспредел властей. На массовое юридическое издевательство демократических властей над широчайшими народными слоями демократы предпочитали не обращать особого внимания. О некоторых случаях произвола свободные российские СМИ конечно писали, но больше «для галочки». Во всяком случае наши СМИ давали не очень адекватное представление о всеобщем произволе государства и, разумеется, ни коим образом не связывали такой произвол с самой возможностью демократии. Будто вопрос о соблюдении государством своих собственных законов, гарантирующих права граждан, не имеет к демократии никакого отношения.

Для доказательства краха советского режима и наличия демократии Западу предъявляли существующие у нас многочисленные супердемократические атрибуты, не вдаваясь в подробности, что под прикрытием этих атрибутов у нас скрывается. И о действенности (а точнее – бездейственности) свободы печати на власть и на реальную жизнь предпочитали не распространяться. Только некоторые изредка вымученно признавали, что поскольку влияние наших СМИ очень мало, то свобода слова у нас получилась ополовиненная. Хотя если считать действенность свободы слова основной гарантией всех остальных прав и политических свобод, то никакой ополовиненной такой свободы (то есть при ее бездейственности) быть не может: в этом случае иметь половину – значит не иметь ничего.

Из-за безволия общества выработанные и опробованные вековой исторической практикой человечества многие демократические формы и формулы к нашему государству не подходят или подходят с прямо противоположным знаком. К этим общепринятым в мире понятиям применительно к нашим условиям следует относиться очень осмотрительно. Они к нам или вообще не применимы, а если и применимы, то с большими оговорками. При слове «тоталитаризм» у людей обычно по ассоциативности мышления сразу возникают в мыслях ленинский и сталинский террор, гитлеровские газовые камеры или пирамиды черепов в Кампучии. Но эти ужасные вещи представляют собой только внешние проявления внутренней сущности тоталитарного политического режима, при которой в тех условиях власть не хочет, и, самое главное, не может обойтись без неприкрытого людоедства. Людоедство, в зависимости от времени, страны и других конкретных условий принимает разные формы, но без него режим рухнет. Тоталитаризм – возможность государственной власти творить в стране то, что ей взбредет в голову. Конечно, у таких возможностей есть предел, за которым общество взбунтуется. Или последует вмешательство внешних сил, как при военном разгроме Гитлера.

При этом самым высшим «достижением» тоталитаризма является тоталитаризм советского образца – когда из-за безволия общества, а также политики мирного сосуществования и невмешательства внешнего мира, государственная власть может творить внутри страны все, и очень многое за ее пределами. У нас виды и формы проявления тоталитаризма всегда определялись практическими интересами власти при почти полной пассивности общества. Это в других странах прекращение внешне присущих тоталитаризму зверств необходимо ведет к краху тоталитарного режима, а у нас это еще ничего не значит. В безвольном обществе внешние проявления власти далеко не всегда обязательно тесно связаны с ее сущностью. У нас могут изменяться только внешние разновидности государственной власти, так и остающейся по своей сути тоталитарной. Так политические репрессии в сталинские и брежневские времена были разными видоизменениями одного и того же советского политического режима, вовсе не означающими, будто советская власть у нас кончилась со смертью Сталина.