Евгений Додолев - Красная дюжина. Крах СССР: они были против

Вообще, все это выглядело достаточно нелепо. Двадцать второго я сам отправился в Прокуратуру России, поговорил со Степанковым, а потом начался какой-то детектив: в половине третьего ночи меня приехали арестовывать… Зачем устраивали этот спектакль?

— Какую тактику вы предполагаете избрать на суде?

— Мне надо говорить только правду. Я не изменник Родины — это и собираюсь доказать.

Вы говорите о суде, а кто станет отвечать за убитых и раненых, за беженцев, что оказались жертвами межнациональных конфликтов? Не мы этого хотели, мы стремились установить в обществе гражданский мир и порядок. Нам не дали это сделать, вот и пускай несут ответственность люди, развалившие Советский Союз. Мне же каяться не в чем.

— У вас на столе звезда Героя Социалистического Труда — за что?

— Это муляж, настоящую звезду, как и другие награды, у меня изъяло следствие — опять же незаконно. А звание Героя мне присвоили за участие в разработке ракетного комплекса, который по сей день стоит на боевом дежурстве и служит противовесом аналогичному американскому комплексу… И после этого у кого-то поворачивается язык назвать меня врагом народа?

Понимаете, мне трудно говорить, я не оратор и не политик. Я всю жизнь проработал с техникой и в секретари ЦК пошел только потому, что продолжал курировать те отрасли промышленности, которые хорошо знал. Поэтому все те манипуляции, что накручивались и продолжают накручиваться вокруг ГКЧП, мне зачастую неясны. Хотя и для меня очевидно, что нас ловко использовали в своей игре определенные силы, говоря попросту, нас умело подставили. И тем не менее, повторю, я не желаю никому зла — ни Михаилу Сергеевичу, ни всем другим. Единственная моя цель — способствовать установлению гражданского мира.

В «ТИШИНЕ»

— Я знаю, что вы вели в «Матросской тишине» дневник. Какие записи делали?

— Быстро убедившись, что дело против нас шито белыми нитками, я стал критически его анализировать. Подтасовок, передергиваний очень много. Совершенно очевидно, что изначально выполнялась горбачевская установка, потом, когда следствие попало под контроль российских властей, были сделаны соответствующие коррективы. Без изменений остался только обвинительный уклон следствия.

— Свои дневники вы собираетесь издать в качестве мемуаров?

— Да, уже идут переговоры.

— Наверное, книга увидит свет за рубежом? Теперь многие так делают.

— Считаю, мои дневники — мировое достояние.

— Словом, издавать будете на Западе?

— Не стану против этого возражать, но сначала книга выйдет в России. Постараюсь подгадать к моменту начала судебного разбирательства. В этих мемуарах речь не только о ГКЧП, но и о мировоззренческих вопросах, о жизни вообще. Мне ведь приходилось встречаться со многими замечательными людьми, выдающимися учеными.

— Обстановка в обществе сегодня далеко не та, что ранней осенью 91-го. Вынести вам обвинительный приговор будет намного сложнее, если вообще возможно. Вы допускаете ситуацию, при которой покинете зал суда победителем?

— Я не хотел бы быть ни победителем, ни побежденным. Лучше бы нам всем прекратить эти политические игры, поиск врагов в собственной стране и заняться настоящим делом — работой на благо Родины.

— Поскольку вы ни в чем не собираетесь каяться, значит, и идею ГКЧП не считаете порочной. Будь у вас возможность, повторить еще раз с этим комитетом, пошли бы на это?

— И без нас уже повторили. В Ставропольском крае в районе Чечни. Не дай бог, если еще где-нибудь опыт подхватят.

Вот мы говорили о планах ГКЧП. Понимаете, не строили мы далеко идущих проектов. Конечно же, нашей ошибкой было то, что ввели войска в Москву. Это сразу соответствующим образом настроило людей.

Не знаю и того, почему так с Ельциным получилось. Со многими руководителями республик существовала договоренность — это и в материалах дела есть, а вот с Борисом Николаевичем что-то не заладилось.

— А его заранее ставили в известность?

— Нет. Заранее вообще ничего не было, поймите. Мы не собирались устраивать какой-то заговор, переворот, поэтому никаких сценариев не разрабатывали. Мы в самом деле не намеревались захватывать власть. Если уж на то пошло, задумай мы переворот, первым делом определили бы между собой лидера.

— Ну а Геннадий Янаев, взявший на себя исполнение обязанностей Президента Советского Союза?

— С моей точки зрения, не был Янаев никогда таким лидером. Да и у него самого стремления стать им, кажется, не возникало.

— И тем не менее какое-то перераспределение портфелей в высших эшелонах власти вами предусматривалось?

— О чем вы говорите? Мы совсем о другом думали. Когда события стали развиваться драматическим образом и в ночь на 21 августа погибли трое молоденьких ребят, я поехал к Владимиру Александровичу Крючкову и сидел у него до трех часов утра, пока тот не связался с Ельциным и не достиг договоренности о недопущении нового кровопролития.

Если помните, еще до августовских событий войска в Москву вводились дважды. Кажется, на 23 февраля и перед съездом российских депутатов. Тогда оба раза Горбачев находился в столице, и в обоих случаях крупных эксцессов удалось избежать. В августе же получилось по-иному, возможно, это и сыграло роковую роль в дальнейшем развитии событий.

Но как бы там ни было, я и сегодня не стесняюсь сказать, что армия выполняет свою стабилизирующую функцию. Когда обстановка накалена, это самая дисциплинирующая сила. Вот ведь и сейчас в Москве введено совместное патрулирование улиц в ночные часы милицией и военными. Ну и что? Не кричать же теперь, что демократия в опасности?

— Об аресте вы, Олег Дмитриевич, рассказали, а как вас отпустили из «Матросской тишины»?

— Был очень эмоциональный момент, я страшно разволновался. Хотя и ждал со дня на день освобождения, но все случилось неожиданно. Приехал адвокат, быстро оформили бумаги и — домой. Ехали вместе с Тизяковым, нас отпустили столь стремительно, что жена Александра Ивановича даже не успела приехать за ним из Свердловска.

А потом пошли телефонные звонки, поздравления.

— Откуда звонили?

— Из Харькова, Киева, Омска… Очень много звонков.

— Ваш адвокат Алексей Шмырев рассказывал мне, что арест больно отразился на членах вашей семьи.

— Куда уж больнее! Лилия Федоровна, супруга, в день моего задержания с инфарктом угодила в больницу, где пролежала четыре месяца… Поверьте, мне и сегодня трудно об этом вспоминать…

Я долго ничего не знал о беде, приключившейся с Лилей. От меня скрывали, что она в больнице. Конечно, я догадывался: что-то не так, хотя сын и невестка, ходившие ко мне на свидания в «Матросскую тишину», старались успокоить. Знаете, там, в СИЗО, мне было значительно легче, чем им здесь.