Михаил Трофименков - Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда

Дело в том, что 1 мая гестапо арестовало в Граце четырех человек, фотографировавших стратегические объекты: двух англичан и двух американцев — режиссера Ричарда Россона и его жену, звезду немого кино Веру Сиссон. В тюрьме они провели месяц и были освобождены благодаря усилиям Майера и помощи Гисслинга, который и попросил студию принять делегацию.

Убедительное объяснение не помогло: АЛГ раскрутило скандал по апробированной схеме. New Masses обвинил MGM в том, что Россона и Сиссон изолировали от прессы. На студию посыпались негодующие письма. Гарри Уорнер писал своему другу Сэму Кацу:

Я и вообразить не мог, что вы будете развлекать тех, на кого весь мир смотрит как на убийц своих близких. Я не пишу мистеру Майеру, потому что писал ему несколько раз на тему благотворительности и не получил ответа. Писать ему я считаю пустой тратой времени.

Поскольку история с делегацией не компрометировала Майера, на первый план в кампании против него вышел другой сюжет. В январе 1939-го продюсер Люсьен Хаббард расконсервировал сценарий «У нас это невозможно». По его мнению, Льюис и Ховард опередили свое время: истинную актуальность сценарий обрел после Мюнхена. Правда, чтобы это акцентировать, все следует до неузнаваемости переписать.

В романе и в сценарии куча безмозглых садистов резвилась на просторе, совершая бессмысленные жестокости. Они были буками из ночных кошмаров. Вместо этого мы должны добиться отчетливого представления о расчетливой организованности современного фашистского террора. ‹…› Фильм должен сказать: в американской почве, орошенной кровью тех, кто отдал жизнь за свободу, есть что-то такое, что не позволит тирании расцвести.

В новой версии Базз Уиндрип заключал союз с Германией, Италией и Японией, а в советниках у него ходил дипломат, работавший в Берлине. Но судьба ее постигла та же, что и старую — 9 июня MGM закрыла проект, сославшись на «неблагоприятный момент». Новость об этом прошла незамеченной, но теперь ее реанимировали. Студия долго отмалчивалась, но в конце концов 14 июля 1939-го анонимный представитель MGM дал Hollywood Now, органу АЛГ, причудливое интервью.

— Почему вы отвергли «У нас это невозможно»?

— Мы отвергли «У нас это невозможно», поскольку сочли политически неуместным.

— Политически неуместным? Это всего лишь два слова. Что они значат?

— Это все, что я могу сказать. Студия решила, что «У нас это невозможно» политически неуместен.

— А кто решил, что он политически неуместен?

— Мистер Майер, мистер Шенк, мистер Кац и еще шесть-семь руководителей.

— Издатели сочли «У нас это невозможно» политически уместным романом и издали его. Правительство США сочло его политически уместным и поставило спектакль. В обоих случаях публика сочла «У нас это невозможно» политически уместным: роман стал бестселлером, а пьеса — хитом. Как шесть-семь человек могут игнорировать их мнение?

— Вы на меня не ссылайтесь, но, по моему личному мнению, некоторые группы выразили протест.

— Какие группы?

— Я не знаю.

— Вы инвестировали двести тысяч ‹…› не так ли?

— Да, за книгу мы заплатили Льюису 75 тысяч.

— Но вы не проигнорировали протест этой группы? Она столь влиятельна?

— Слушайте, мы хотим снять фильм и, по моему личному мнению, снимем его.

— Кто знает, почему его на самом деле отвергли?

— Мистер Майер знает.

Ни одна война не вызывала такого глобального всплеска страстных чувств, как гражданская война в Испании. Правительство Народного фронта, попытавшееся вырвать страну из кабалы законсервированного на Пиренеях средневековья, было обречено изначально. Германия и Италия поддержали мятеж генерала Франко своей военной мощью, а «демократии» — лицемерным «невмешательством», блокировавшим помощь законному правительству. Фашисты, выступив в Испанском Марокко 17 июля 1936 года, ворвались в пригороды Мадрида в первых числах ноября. И то, что столица — не прифронтовая, а просто фронтовая — продержалась два с половиной года (и была не взята врагом, а сдана предателями), противоречило всем законам мироздания. Но эта война опровергала все военные стереотипы.

Мятеж вызвал странное облегчение у антифашистов мира — словно гроза, долго собиравшаяся, но никак не разражавшаяся. Фашисты первыми нанесли удар — тем лучше: кончено удушливое ожидание, наконец-то можно помериться с ними силами.

Это была не просто первая война с фашизмом, но первая антифашистская война.

Не война армий, но война народа против армии, изменившей присяге. Народ живой стеной окружил мятежные казармы, и гарнизоны дюжины крупнейших городов захлебнулись народной кровью. Народ отстоял свое достоинство, добыл оружие в бою, явил чудеса сознательности, самоорганизации, благородства и веками копившейся ненависти.

Эта была первая «террористическая» война: ужас был оружием в ней, подобно танкам и артиллерии. Стихийный красный террор первых ее месяцев кажется простительным эксцессом по сравнению с организованной яростью «белого террора», унесшего жизни от двухсот до четырехсот тысяч из 26 миллионов испанцев. Если бы Ежов неистовствовал, как Франко, в 1937–1938 годах погибли бы не семьсот тысяч, а от 1,2 до 2,4 миллионов советских людей. Террор был стратегией германской авиации: виданное ли дело, чтобы бомбардировщики стирали в пыль целые города, сознательно истребляя мирное население?

Лишь две страны помогали республике: Мексика и СССР, что зачлось Сталину в глазах вменяемого человечества, а невменяемое утвердило в мысли, что Испанией правят коммунисты, хотя компартия была лишь одной — пусть влиятельной и почитаемой — участницей правящей коалиции.

Это была мировая война в миниатюре. Не потому, что советские летчики закрывали небо городов от «юнкерсов», а танкисты утюжили берсальеров. Их участие бесценно с военной точки зрения, но на войне символов далеко не все решает техника.

Сорок тысяч интернационалистов пришли на защиту республики, чаще всего не имея военной подготовки. Символическая ценность их присутствия несравненно превышала стратегическую роль этой не коммунистической (хотя интербригадами руководил Коминтерн), а антифашистской армии. Англичане и французы искупали подлость своих правительств. Немцы переигрывали сражение, проигранное на родине, мстили нацистам за то, что сдали им Германию без боя. Советские специалисты получили счастливый шанс если умереть, то в бою, а не в застенке: весной 1937-го начались массовые репрессии в РККА.

Все вместе они придали войне уникальный характер — нравственный.