Александр Генис - Кожа времени. Книга перемен

Бывают города, что больше своих стран, и Рига, как Вена и Прага, один из них. Мне повезло в ней вырасти, другим — в ней жить.

Решив убедить в этом собравшуюся общественность, я заливался, стоя за кафедрой.

— Рига — первый русский город в Европе, — начал я панегирик.

Двое латышей вышли, хлопнув дверью. Другие меня мягко поправили:

— Вы хотели сказать — первый латышский город в Европе.

— Латвийский, — заупрямился я, — ведь половина города — русскоязычных, и им повезло, как мечтал Егор Гайдар, оставаясь дома, попасть в Европу, да и в НАТО.

Отреагировав на аббревиатуру, двое русских вышли, хлопнув дверью.

— Чему ж тут радоваться? — уже не мягко возразили мне. — В Адажи для них казарму строят за восемь миллионов, лучше бы старикам помогли.

— Но, может быть, старики будут спать спокойнее, зная, что их не разбудят танки, как в Донбассе.

— Соловей НАТО, — фыркнул пожилой человек, но из зала не вышел.

— Видите ли, — сказал я, чтобы ему понравиться, — у меня была геополитическая мечта, общая с Путиным. Мы хотели, чтобы Россия вступила в НАТО. Только он от этой идеи отступился, а я, наоборот, разогнался и теперь мечтаю, чтобы в НАТО вошли все страны, как в ФИФА.

— А с кем же НАТО будет воевать?

— С теми, кто не соблюдает правил, не признаёт границ, играет руками, да еще в офсайде.

В зале воцарилось хмурое молчание, и, не дождавшись аплодисментов, я отправился в Вильнюс.

Спускаясь к югу, чувствуешь себя так, будто пересек Альпы. Вильнюс, перепутавший Балтийское море со Средиземным, своей прелестью обязан итальянцам, которые его и строили. Таллинн входит в скандинавский круг столиц, Рига — в тевтонский, но Вильнюс, вопреки географии, принадлежит солнечной романской Европе, что бы он ни говорил на своем архаичном, восходящем ближе других к санскриту языке.

Больше всего Вильнюс отличается цветом — от серого, как гранитный валун, Таллинна и красной, как черепица, Риги. Тут преобладают теплые оттенки охры, и интерьеры желтых костелов разогревают барокко до истерики рококо. Над католической роскошью нависает история Великого княжества Литовского. Самая большая держава Европы, которая простиралась от моря (Балтийского) до моря (Черного) и включала в себя Смоленск и Киев, эта Литва напоминает о себе заново построенными монументами, дворцами, музеями и рецептами: красной дичью, тминным квасом и медовухой зверской крепости.

Язычество в Литве закатилось лишь в XV веке. Примерно тогда, когда Леонардо писал «Тайную вечерю», в жематийской чаще убили последнего жреца. В память об этом я направился в лавочку «Балтийский шаман». На куче янтаря спал жирный полосатый кот.

— Кис-кис, — вежливо сказал я.

— Laba diena , — поздоровалась вместо него раскрашенная хной девчушка в перуанской шляпе.

— Кто из вас шаман?

— Оба, но кот сейчас отдыхает.

— Что вы мне как профессионал ворожбы посоветуете?

— Янтарь, наш — на льне. Такой от всего спасает, от остального лечит.

Я купил браслет, прибавив на всякий случай оберег с балтийскими рунами и веночек из дуба.

— Священное дерево в нашей традиции, — сказал мне Марис, который помнил еще предыдущие названия всех улиц Вильнюса. — В двуязычной газете «Советская Литва» так и переводили: «Дуб наш парторг».

Уже завершая путешествие по трем столицам, я обнаружил — четвертую. Ею оказался Ужупис из республики Заречье на излучине Вильни, давшей имя расположенному неподалеку, метрах в трех, Вильнюсу.

Не в силах исправить этот неприглядный район, здешняя богема сменила его смысл и контекст. Ужупис объявил себя независимым и, обходясь без танков, добился более-менее официального признания. Отсюда можно послать открытку с местным почтовым штемпелем, у них есть свой президент, свои послы и свой державный символ: ангел на колонне.

— Сколько человек живет в вашей стране? — спросил я у одного из тех, кто ее придумал.

— Около тысячи, но к ним надо прибавить все человечество. Гражданами Ужуписа считаются все, кто разделяют ее конституцию, и я еще не встречал никого, кому бы она не нравилась.

Чтобы проверить сказанное, я отправился к улочке, вдоль которой вытянулась конституционная стена со скрижалями на 28 языках. Выбрав русский, я внимательно изучил все 38 параграфов и три заповеди: «Не побеждай, не защищайся, не сдавайся». С остальным спорить тоже не приходилось. «Каждый имеет право на любую национальность», — гласила одна статья, «Каждый отвечает за свою свободу» — другая, и «Каждый имеет право умереть, но не обязан», — подытоживала третья. Мне больше всего понравился 13-й пункт: «Кошка не обязана любить своего хозяина, но в трудные минуты должна прийти ему на помощь».

Уезжая домой, я решил, что меня полностью устраивает конституция, которая не требует от своих котов и подданных ничего, кроме здравого смысла и его отсутствия.

Всякое путешествие — шок, в родные края — электрический. Не удивительно, что визит в Ригу высекает из меня искру, но, как в испорченной зажигалке, она освещает лишь фрагмент пейзажа, оставляя в темноте картину целиком. Чтобы проникнуть в нее, надо сюда не приезжать, а здесь жить. Что я и делал, пока не отправился в Америку.

За годы разлуки Рига изменилась не как все мы: чем старше, тем краше. И я ее с трудом узнаю́ — как себя на школьных фотографиях. Сегодня это — шедевр городской эклектики. Восемь столетий спрессовались в одно условное и прекрасное прошлое. Если желудь — энтелехия дуба, то конечный продукт рижской реставрации — город Belle Époque , остановившей историю в нужный и счастливый момент.

Заново включившись в Европу, Рига перегнала ее: теперь она старая, но с иголочки. Всё, включая деревянные дома, которые того стоят, возвращается к своему идеальному облику. Власти пристально следят за ремонтом и не позволяют никакого произвола. Любая деталь — вплоть до изящных дверных ручек — обязана соответствовать оригиналу.

От этого происходит эстетическое недоразумение: город — сплошной анахронизм. Тут всё древнее стало свежим и одновременным: замок крестоносцев, католические монастыри, протестантские церкви, ганзейские амбары, Шведские ворота и беззастенчиво разукрашенные дома ар-нуво, который здесь называют югендстилем. Дальше Рига не пошла, и единственная сталинская высотка гниет на обочине.

Удачно застывшая история переносит нас в самую удавшуюся Риге эпоху — предвоенную. Когда-то Рига была третьим по значению городом Российской империи. Говорят (я не проверял), что здесь построили первые танки, автомобили, телефоны, приемники и всё остальное, без чего нынешняя Рига легко обходится, ибо она, как говорят (я не проверял), ничего не производит и живет красотой, туризмом и банками.