Александр Даллин - Захваченные территории СССР под контролем нацистов [Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945] [litres]

Для личного крестьянского хозяйства условия обязательных поставок государству не были однозначно хуже или лучше, чем при советской власти. Различия в советских и немецких квотах и практиках были слишком большими, чтобы можно было их легко сравнить. Зная немецкие требования, можно сказать, что едва ли материальное положение крестьянина было лучше, чем прежде. На пике оккупации немцы ввели квоты поставок (за вычетом семенного резерва), составлявшие две трети всего урожая, более высокие, чем советские довоенные. По оценкам, семья из трех человек должна была собрать свыше 800 кг зерна на гектар, чтобы ей могло хватить на питание после выполнения обязательных поставок государству. Квоты на домашний скот и молочные продукты были в какой-то мере необоснованными, будучи большими, чем советские; зачастую их физически невозможно было выполнить. С другой стороны, советские разнарядки были на практике гораздо более эффективными, чем немецкие. В результате крестьяне в районах, захваченных немецкими войсками, часто могли припрятывать больше продуктов, чем до войны, что яснее всего проявилось в 1941–1942 гг. Позднее немецкие команды пытались реквизировать остававшиеся зерновые запасы, но, по всей вероятности, их у крестьян оставалось еще довольно много, в случае если партизаны не забирали себе остаток урожая.

Количество полученного продовольствия, хотя и значительное, явно было меньше того, на что рассчитывали немцы. Некоторые объективные трудности были с течением времени преодолены. Однако обрабатывалось всего три четверти довоенной площади, и средний урожай, вследствие нехватки рабочих рук, техники и искусственных удобрений, оставался ниже довоенного уровня, несмотря на личную инициативу крестьянина и все усилия.

Основная часть продовольствия, которое получала Германия, была предназначена для армий на Востоке. Несколько миллионов солдат потребляли большую часть хлеба, мяса, картофеля и яиц, получаемых с той земли, где они находились и продолжали сражаться. Они получали свыше 4 млн тонн зерна, 2 млн тонн картофеля, около 800 тысяч яиц, свыше 300 тысяч тонн овощей, свыше 400 тысяч тонн мяса. Только небольшая часть продовольствия шла в Германию, чтобы накормить гражданское население. Годовой урожай в Германии достигал около 23 млн тонн (или около 30 млн тонн, принимая во внимание земли Европы, захваченные немцами); объем зерна, поступавший в Германию с Востока, согласно различным статистическим подсчетам, оценивался от 1,2 до 1,8 млн тонн за весь трехгодичный период, или от 400 тысяч до 600 тысяч в год. Сопоставляя все эти цифры, можно сказать, что поставки с Востока были всего лишь небольшой струйкой. Конечно, стоимость такого импорта значительно превышала инвестиции Германии в сельское хозяйство Востока.

Главной задачей немецкой политики в области сельского хозяйства было обеспечение продовольствием армии на Восточном фронте, и она решалась довольно успешно. Однако «успех» представлял собой порочный круг: оккупация кормила армию, которая делала оккупацию возможной, но при этом армия проигрывала войну. Методы, с помощью которых собиралось продовольствие, вызывали противодействие местного населения. Армия была накормлена, но не люди, от чьего имени велась война. Сельскохозяйственная продукция, полученная во второй половине 1941 г., то есть начального периода оккупации, была по объемам значительно ниже того, что могла получить Германия от СССР при соблюдении торговых договоров, подписанных во время заключения советско-германского пакта о ненападении. С начала 1942 г. и до окончания 1943 г. только Юг выполнял намеченные разнарядки по сбору зерна. В 1943–1944 гг. большая часть урожая была потеряна в результате партизанской войны и отступления. Всего лишь один год – 1942–1943 – мог быть назван «нормальным» в производстве сельхозпродукции.

Разрушительные последствия тактики выжженной земли, которая проводилась с обеих сторон, Германии и Советского Союза, как для послевоенного развития советского сельского хозяйства, так и для крестьянства, не требуют комментариев. Однако достижения рейха ни в коей мере не соизмеримы с невиданным напряжением всех его умственных и физических сил и военными усилиями. До прихода немцев и после их ухода во всех районах собирали очень богатые урожаи. Это не было следствием превосходства советских методов хозяйствования или преданности крестьян советскому режиму, но скорее объяснялось условиями, порожденными войной.

Германия вторглась на земли Востока в полном неведении о тех политических и социальных проблемах, которые ей предстояло решать. Чисто экономические вопросы эксплуатации ресурсов новых территорий с неизбежностью должны были вызвать политические последствия. Неспособность немцев пойти навстречу интересам крестьянства и безжалостные реквизиции превратились в фактор политики, символом которой стала «последняя корова», отнятая по приказу Гитлера у советского крестьянина. Организационные проблемы сельского хозяйства в России были в любом случае достаточно сложны. Их стало практически невозможно решить из-за сложившегося отношения оккупационных властей и конфликта интересов немецких государственных деятелей, ставивших различные цели.

Что должно было быть первичным: накормить армию, накормить внутренний фронт, накормить голодавшее городское население на Востоке или накормить местного крестьянина, чтобы он трудился охотнее и давал больше продукции? Что было важнее: добиться максимальных показателей сельскохозяйственного производства или отправить в рейх больше «остарбайтеров»? Следовало ли способствовать будущей германизации, а возможную политическую оппозицию искоренить, прибегнув к жесткому контролю и сохранив колхозы, которые облегчали функции надзора и эксплуатацию? Или, может быть, лучше было бы позволить местному крестьянству реорганизовать и поделить коллективные хозяйства с немецкой помощью, завоевав тем самым его искреннюю поддержку, даже ценой временного падения производства? На все эти вопросы так и не был дан однозначный и окончательный ответ. Вместо этого был ряд компромиссных решений, принятых не по здравом размышлении, а под воздействием чистых эмоций и под давлением властных группировок в немецкой элите.

В организационном отношении наиболее серьезным был вопрос дальнейшей судьбы колхозов. Согласно статистике, около девяти десятых от их общего числа было переименовано в общины. Другие были официально преобразованы в земледельческие товарищества, и лишь очень незначительная часть хозяйств стали частными. В действительности, однако, многие общины вне пределов Украины и прилегающих южных районов России действовали как товарищества, имевшие личные земельные наделы, когда каждый убирал урожай самостоятельно, хотя и существовали известные ограничения со стороны властей. Даже Шиллер, один из творцов немецкой аграрной реформы, который временами был склонен положительно оценивать имевшиеся в этом деле достижения, признавал: «Вполне понятно, что военное положение не позволило сразу же организовать независимые семейные хозяйства. Политические и экономические следствия провала проекта по замене советской формы коллективного хозяйствования какой-либо иной организацией, отвечавшей желаниям людей, обрекли на поражение всю кампанию против Советской России».