Александр Даллин - Захваченные территории СССР под контролем нацистов [Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945] [litres]

В отличие от Гитлера и Геббельса в Берлине нашлись и другие, кто рассматривал политическую войну как реальный, существенный элемент долгосрочной стратегии. По сути, таково было мнение двух школ – сторонников свободной и предположительно федеративной России, охватывающей широкий круг фигур от бывшего посла в Москве Шуленбурга до капитана Штрик-Штрикфельдта и самозваных защитников нерусских национальностей, типичными представителями которых являлись такие непохожие друг на друга персоны, как Ганс Кох и Герхард фон Менде. В обоих лагерях имелись прагматичные и германоцентристские патриоты, а также искренние русофилы (или украинофилы). Важность их первоначальных инициатив заключалась в том, чтобы сделать советские народы партнерами рейха: в случае «Свободной России» все советское население должно было быть завербовано против большевистского правления; в случае же представителей других национальностей нацменьшинства СССР должны были быть объединены против великороссов.

На каком-то этапе это движение должно было повлечь за собой создание чего-то вроде «комитета освобождения» или «правительства в изгнании», состоящего из перебежчиков и беженцев, – идея, которая по сути своей вступала в противоречие с ортодоксальным нацистским отрицанием того, что жители Востока являются Staatsvolk – населением государства, способным и достойным самоуправления. Что означало придание такому органу определенной власти и авторитета – авантюра, которая открывала перспективу политически независимого развития подобного образования и поэтому находилась под запретом, даже в форме режима типа режима Квислинга [73] Квислинг Видкун Абрахам Лёуриц Йонссён – норвежский политический и государственный деятель, глава норвежского правительства после оккупации Норвегии германскими войсками в период Второй мировой войны. В 1945 г. после освобождения Норвегии казнен. . Пропаганда таких истинно политических устремлений неминуемо рассматривалась как крамольная. Порой ее приходилось формулировать в более мягких терминах или скрывать за традиционной нацистской фразеологией.

Такой словесный камуфляж делал надлежащую идентификацию подгрупп в лагере «реалистов» более сложной. Кроме того, три фракции, описанные выше, фактически не были строго определены, и их идеи излагались не всегда внятно. В частности, многие из их приверженцев не смогли бы провести различие между «искренним» и «прагматичным» направлениями; большинство не могло четко различить, что они хотели бы обещать и что готовы были допустить в победоносном будущем.

За редким исключением, это были не голоса «нелояльной оппозиции», а представителей германского правительства, партии или армейских структур. В основном ими оказывались немцы, которые считали себя патриотами и, какие бы чувства они ни испытывали к Гитлеру и Сталину, желали помочь рейху выиграть войну против Советского Союза. В то же время значительную роль сыграли некоторые из главных антигитлеровских заговорщиков, как внутри армии, так и вне ее. Хотя «ревизионисты» и «реалисты» в восточной политике, с одной стороны, и немецкое движение Сопротивления – с другой, ни в коем случае не пересекались друг с другом (первые включали в себя большое количество убежденных нацистов, а среди последних многие относились к Востоку с безразличием), оба критических направления подпитывали друг друга, а кадровый состав тех и других частично совпадал. Противники нацизма, такие как фон Штауффенберг и фон Тресков, фон Шуленбург и фон Хассель, также оказались, как станет очевидным, в первых рядах сражающихся за новый курс восточной политики.

Розенберг мог бы стать последовательным представителем сторонников политической войны. Его мировоззрение обуславливалось долгосрочными планами политического характера; в своих ранних меморандумах он уже говорил о «политических намерениях» и «политических целях», а вся его схема «вдыхания жизни» в сепаратистские движения представляла собой не более чем амбициозную, хотя и своеобразную, стратегию политической войны. Однако, по мнению представителей «Свободной России», полезность Розенберга была неизбежно ограничена. С одной стороны, вялость и неэффективность делали его бесполезным выразителем любого процесса, а самоуничижительная кротость перед фюрером обесценивала его полезность для любого неортодоксального подхода. Кроме того, острая антироссийская направленность его политической концепции была неизбежно неприемлема для других вариантов политической войны. (За две недели до вторжения в СССР Розенберг выступил против обнаруженной в Варшаве деятельности русской эмиграции – не потому, что она носила политический характер, но в основном из-за того, что это политическое ядро за границей пыталась организовать именно русская группа.) Согласно их образу мышления, его тезис не только не учитывал собственных желаний русских, но и несправедливо и необоснованно включал их в число врагов рейха вместо того, чтобы привлекать в качестве союзников. Наконец, для некоторых политически ориентированных Розенберг был слишком закоренелым нацистом, чтобы стать приемлемым для них глашатаем.

Временами Розенберг был тем не менее обязан, в силу своего положения главы министерства восточных территорий, «защищать» все национальности на этих территориях (без учета этнических различий) от нападок наиболее экстремистских фанатиков. Поэтому – по соображениям целесообразности – он выступал против массового уничтожения советских чиновников, как это предлагали некоторые офицеры СС: такая резня могла бы «в политическом и социальном отношении позднее стать причиной ужасной мести». А в начале 1942 г. Розенберг выступал за улучшение положения военнопленных, поскольку «…немецкий рейх, даже после окончания войны, намерен продолжать оккупацию значительной части бывшего Советского Союза и развивать ее экономику ради наших собственных целей. Что в этой связи в значительной степени зависит от сотрудничества населения».

Однако подобные формулировки являлись исключением. Вызывает иронию мнение, что Розенберга вообще следует считать сторонником политического развития на оккупированных территориях. Тем не менее расклад сил в Берлине был таков, что даже министр часто считался «опасным мечтателем» и оказывался загнанным в угол – своей борьбой с Кохом, попыткой «альянса» с армией или деятельностью некоторых своих сотрудников, – когда ему приходилось облачаться в мантию политической войны. В то же время понятно, почему он не стал – и не мог стать – идейным вдохновителем этого движения.

Можно было бы также ожидать, что министерство иностранных дел займет четкую позицию в пользу политической войны. Ему помешали сделать это его министр фон Риббентроп и его аналогично мыслившие подчиненные; в восточных делах министерству дозволялось играть лишь ничтожную роль. Тем не менее в предшествующие вторжению в СССР недели и первые месяцы войны Russland-Gremium – «Русский комитет» придал «политической» ориентации некоторую организованную форму, а последний посол рейха в Москве, граф фон дер Шуленбург, стал ведущим представителем этой группы. (Среди все более «нелояльных» дипломатов особое место занимал Ульрих фон Хассель, который еще в июле 1941 г. понял, что «поскольку Гитлер продолжает гнуть ту же линию, что делает ясной его цель – отвергая сотрудничество с патриотически настроенными русскими, подчинить Россию нацистским гаулейтерам, а затем и расколоть страну, то Сталину, возможно, все же удастся сформировать патриотический фронт против германского врага».) Позднее кое-кто, кто прошел через дипломатическую службу в Москве, выражал схожие взгляды – такие, как Бройтигам в министерстве восточных территорий и Кёстринг в армии.