Александр Даллин - Захваченные территории СССР под контролем нацистов [Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945] [litres]

На религиозный вопрос повлияло общее изменение в «восточной политике» нацистов к концу войны. Был сделан упор на ведение психологической войны, использование «туземного» персонала. Отдел по церковным делам министерства оккупированных восточных территорий в 1943–1944 гг. выступал в поддержку церквей (при условии их «сотрудничества») по чисто политическим причинам. На эти действия подвигли отчасти поиск новых подходов и решений в момент кризиса в рейхе и отчасти советская церковная политика. В попытке мобилизовать патриотические чувства и духовные силы народов СССР Москва еще в самом начале войны прекратила любую антирелигиозную пропаганду. Митрополиты выступили в поддержку Сталина как «богоданного вождя» в борьбе против немцев; вновь открывшиеся церкви стали центрами советской патриотической пропаганды. Наконец 4 сентября 1943 г. Сталин принял архиереев Русской православной церкви. Был восстановлен синод и избран новый патриарх. Москва широко оповестила об этом событии, противопоставив ему сообщения о тех жестокостях, что совершали немцы в отношении верующих, и осквернении церквей на оккупированной территории. Советские священнослужители торжественно заявили, что «каждый, повинный в предательстве общецерковного дела и дезертирстве, то есть переходе на сторону фашизма, будучи врагом Божьего распятия, будет лишен причастия; и если это будет епископ или священник, то он будет извержен из сана. Аминь».

Подобные заявления требовали реакции от немцев и сотрудничавших с ними священников. И Берлин и Москва старались представить себя защитниками веры (так же как обе стороны выставляли себя защитниками крестьянства и национальных меньшинств). Своими действиями Советы способствовали победе тех представителей нацизма, которые выступали за использование церкви в политике, над теми, кто предпочитал не обращать внимания на церковь до тех пор, пока она стояла вне политики. В ответ на Московский собор в октябре 1943 г. в Вене состоялась встреча восьми русских православных епископов, включая митрополита Берлинского Серафима. Неделю спустя после ее завершения, когда немецкая пресса коротко сообщила о принятой ею резолюции, митрополит Рижский Сергий весьма определенно выразил свое неудовольствие. Он рассматривал митрополита Серафима и карловацкую церковь как известных реакционеров, которые потеряли всякую связь с тем, что происходит в Советском Союзе, и могут только безвольно следовать политике антисоветизма. В наибольшей степени он возражал против тесного и открытого союза между монархистами-эмигрантами и нацистами. Он писал, что «большевики изобразят это так, как будто епископы в эмиграции являются всего лишь инструментами германской политики». Владыка Сергий считал пропагандистским маневром возведение митрополита Московского в патриархи, что только показывало слабость Советов: «Это был знак банкротства большевизма, отступая, он вынужден был даже принять существование Бога и церковь». Признание немцами в тактических целях православной церкви также было знаком слабости и поражения.

Подобная венской встрече русских епископов, по инициативе Готтберга в Минске весной 1944 г. состоялась встреча священства Белорусской автокефальной церкви в ответ на обращение Московского патриархата. Во время отступления с территории Восточной Украины немецких войск украинская автокефальная церковь нашла прибежище в Генерал-губернаторстве Польша; ее губернатор Ганс Франк разрешил церкви провести съезд в Варшаве и даже передал через своих помощников приветственный адрес вождям УАПЦ.

Все эти действия говорили о решительном повороте в немецкой политике при участии руководства СС и СД, которые из тактических соображений скрывали теперь свои антирелигиозные взгляды. В июне 1944 г. Бергер писал Розенбергу: «Мы должны установить тесные отношения с церковью, чтобы использовать ее в наших целях. Поскольку православие чуждо Германии, можно не опасаться нежелательных последствий здесь в стране [такие опасения были ранее в 1942 г. у Бормана и Розенберга]. Мы должны поощрять объединение украинских церквей, так как это будет вести к деполитизации религии, в то время как теперь конфликтующие группы используют религиозный конфликт в качестве прикрытия. Религия per se (сама по себе) умиротворяющий фактор».

С согласия Бергера СД и министерство Розенберга начали вести переговоры с оставшимися ведущими православными деятелями. Владыка Пантелеймон, который был основным препятствием на пути заключения союза с сепаратистами, был переведен из Киева в Ригу на место убитого митрополита Сергия. Тем самым стало возможным созвать единый Украинский православный синод. За немцами оставалось право вето, на что согласились иерархи Иларион (Огиенко) и Мстислав (Скрипник). По словам немецкого репортера, «нерелигиозное прошлое Илариона и Мстислава (один был политиком, а другой лингвистом) объясняли отсутствие у них религиозного фанатизма и желание учитывать политические факторы». Церковь должна была стать пропагандистским инструментом рейха.

В политике нацистов по отношению к церкви можно обнаружить больше логики, чем в других направлениях «восточной политики». Согласно ее основному принципу «разделяй и властвуй» возможные разделения между местными верующими нужно было еще больше поощрять и углублять; там, где их не существовало, необходимо было вносить некий элемент раздора. Патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского) признавали и вне пределов Великороссии; и потому немцы одобрили программу объединения двух украинских национальных церквей только после того, как они покинули свою родину. Всему причиной был страх, что церковь станет точкой сбора народных сил в борьбе против немецкого хозяина.

Парадокс немецкой церковной политики заключался в том, что она уделяла внимание возрождению религиозной жизни на местном уровне, не замечая конфликты и противоречия, существовавшие в церковной верхушке. Как писал один аналитик, исследовавший религиозные устремления народа, «контролируя церковную жизнь, немцы не препятствовали развитию народного движения в низах, но игнорировали все происходившее в верхах». Перемещенные лица, которые жили в условиях немецкой оккупации, в большинстве своем свидетельствовали о том, что единственное улучшение в их жизни в сравнении с довоенным советским периодом произошло в религиозной области. Это было следствием не распоряжений сверху, но политики терпимости, которой придерживались немцы (особенно в районах с военной администрацией) на местах.

Возрождение церкви произошло не только благодаря глубокой религиозной вере народа, но вследствие ее уникального статуса единственного выжившего общественного института, сохранявшего нейтралитет при советской власти и пользовавшегося частичной автономией при немцах. В напряженных, часто недостаточно аргументированных поисках третьего, не советского и не немецкого пути церковь, вне зависимости от деноминации, была обречена стать точкой сбора лояльных власти масс. Несмотря на длительные и ожесточенные ее преследования советским режимом, она сохранила свое влияние, хотя, конечно, в первую очередь среди старшего поколения и сельских жителей.