Александр Даллин - Захваченные территории СССР под контролем нацистов [Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945] [litres]

В последующие недели, когда решение о национальных комитетах висело на волоске, министерство восточных территорий не бросало свои планы по созданию одновременно русского комитета, с участием Власова и других генералов-перебежчиков, и украинского комитета. В то время как устав украинской организации был составлен без затруднений, оставались две основные проблемы, заключавшиеся в том, как такой орган мог действовать перед лицом политики Эрика Коха на Украине и какие представители или известные националисты могли быть включены в комитет, в то время как ОУН по сути вела тайную борьбу против рейха. Пока обсуждались эти проблемы, становилось все более очевидным, что судьба украинского комитета также зависит от двух решений, которые, скорее всего, будут приняты на самой вершине нацистской пирамиды: от исхода яростного спора Розенберга с Кохом и судьбы движения Власова.

С немецкой точки зрения «Смоленское воззвание» произвело весьма благотворный эффект. Сразу несколько армейских структур на Востоке захотели узнать, почему это воззвание не получило поддержку в местной, спонсируемой Германией прессе и в форме народных митингов. Даже Лейббрандту пришлось признать, что эффект русских листовок был «очень хорошим». Ежемесячная сводка из различных сфер военной администрации в исключительно ярких выражениях (возможно, несколько приукрашенных в Берлине ad usum delphini – для высших сфер) сообщала о влиянии «Смоленского воззвания» на гражданское население. По мнению группы армий «А», воззвание «вызывает крайний интерес. Население ожидает дальнейших публикаций и мер в том же духе». Группа армий «Центр» сообщала, что движение Власова получило народное одобрение, однако тут жизненно важно «единообразное руководство» всеми действиями. Точно так же группа армий «Север» обнаружила, что «и здесь деятельность генерала Власова также находится в центре внимания. Считаем крайне необходимым сделать деятельность комитета реальной, с тем чтобы наша пропаганда не утратила доверия населения».

Инициативная группа организовывала Власову поездку по оккупированным территориям, где он мог обратиться к населению и Osttruppen – которые, хотя все еще рассредоточенные по подразделениям размером не более батальона, высокопарно назывались Русской освободительной армией (известной по своей русской аббревиатуре как РОА) и должны были считаться военным – и в той же степени фиктивным – аналогом Смоленского комитета. Если на самом деле – и в соответствии с законом – в сознании своих членов и многих немцев РОА находилась в «фантомной стадии», тем не менее в ней имелся символический и содержательный смысл.

С некоторыми оговорками поездка Власова прошла успешно. Не будучи больше военнопленным, он действовал как «свободная» личность и общался с множеством русских; к тому же он имел возможность представить свое дело немцам такого ранга, как фельдмаршал Клюге. После публичного выступления в Смоленске Власов отправился в Могилев, где выступал с лекциями перед группой русских офицеров [-коллаборационистов]. Согласно внутреннему немецкому отчету, Власов высказался за честный союз с Германией. «Он не желал возрождения старого (царского) режима, как это могли себе представить некоторые эмигранты; он отвергал капитализм точно так же, как отвергал и большевизм». В сильных выражениях Власов заявил в присутствии немецких чиновников: «Русский народ жил, живет и будет жить. Никогда не удастся свести его к статусу колониального народа». Затем Власов обратился к группе немецких чиновников пониже рангом и набросился на «серьезные злоупотребления» в немецкой политике. «Он считал, – продолжалось в отчете, – что без сотрудничества с населением на оккупированных территориях… Германия в течение нескольких лет проиграет войну из-за истощения людских и материальных ресурсов… Если у Германии нет намерения порабощать или колонизировать (Советский Союз), то этот факт должен быть немедленно отображен в авторитетных заявлениях и соответствующих деяниях».

Отчет об этом обращении привлек серьезное внимание. Фельдмаршал Кюхлер [группа армий «Север»] согласился с тем, что «миссия генерала Власова обречена на неудачу, если в ближайшее время не будут даны четкие указания по поводу политики Германии в отношении России». Генерал-комиссар Эстонии Лицман и представитель МИД в штаб-квартире Лозе Адольф Виндеккер сошлись во мнении, что наиболее актуально стояла задача предоставления удовлетворительного ответа на вопрос населения: «Какое нас ждет будущее?» На следующий день Виндеккер написал в МИД, что «все больше голосов утверждают, что нынешний этап войны на Востоке решается в основном в политическом плане… Поэтому мы должны сделать все, дабы укрепить подлинное и самоотверженное сотрудничество помогающих нам людей».

Вернувшись в Берлин в середине марта, Власов написал, как представляется, нелицеприятный отчет. Его единственная доступная версия, представленная Торвальдом, в свете других материалов кажется заслуживающей доверия. Это заставило некоторые немецкие круги возмутиться Власовым больше чем когда-либо. (Торвальд ошибочно утверждает, что Власов вернулся в Берлин к 10 марта: в вышеупомянутом отчете из Могилева цитируется его речь, произнесенная там 13 марта. С другой стороны, тот факт, что Власов действительно представил доклад, подтверждается независимыми источниками.) В дневниках Геббельса имеется запись от 29 апреля 1943 г. с тем смыслом, что «министерство восточных территорий отложило дело Власова в долгий ящик. Нельзя не удивляться отсутствию политического инстинкта у нашей центральной берлинской бюрократии». Фрагмент другого меморандума Власова, Малышкина и Жиленкова (в качестве председателя, секретаря и члена Русского комитета соответственно), имеющегося в оригинале на русском языке, был, по-видимому, представлен в министерство восточных территорий; его содержание предполагает, что он датируется тем же периодом времени. Меморандум призывал к созданию компактной Русской освободительной армии, с формированиями размерами до дивизии, со своим собственным командованием, с собственными знаками отличия и формой (хотя бы только потому, утверждали они, что ношение немецкой формы «рассматривается населением и самими добровольцами как акт измены Отечеству»). Что касается политической стороны, то меморандум «требовал публичного провозглашения существования, целей и программы комитета; предлагался свой подход к ряду конкретных военнопленных генералов и офицеров, которые, по всей вероятности, могли присоединиться к комитету; и, по крайней мере на словах, поддерживал идею «Новой Европы» под руководством нацистов. По важнейшему национальному вопросу меморандум доказывал «нежелательность организации отдельных национальных комитетов (украинского, грузинского, армянского, узбекского и т. д.)», поскольку в результате наступит раскол, а не объединение всех сил, борющихся за свержение большевизма. Принимая как должное право всех советских национальностей на самоопределение, меморандум призывал отложить «до победы» вопросы границ и будущего политического устройства.