Александр Даллин - Захваченные территории СССР под контролем нацистов [Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945] [litres]

Нет никаких сомнений в том, что Власов никогда не становился «сепаратистом», как с надеждой сделал допущение Розенберг исходя из меморандума генерала от мая 1943 г. – документа, забытого или проигнорированного всеми, кроме рейхсминистра. Какой бы тактической гибкостью ни обладал Розенберг, к концу лета 1944 г. она сошла на нет. Учитывая, что экстремисты в национальном вопросе буквально вынуждали более умеренные элементы присоединяться к той или иной стороне спора, все усилия по достижению компромисса оказались тщетными. Линии раздела были прочерчены. Ориентация Власова была нацелена на то, чтобы представлять «общероссийскую» позицию, принимавшую самоопределение «в принципе», но откладывавшую любое решение проблемы «до победы». Сепаратистские комитеты твердо стояли на освобождении своей родины от ига Москвы и на обещании суверенитета как предварительных условиях сотрудничества и с немцами, и с власовцами.

Возможно, именно потому, что реальные перспективы успеха уже выглядели столь призрачными, а значимость всей проблемы чисто символической, обе стороны, действуя в интересах истории, более свободно предавались непозволительному упрямству, чем делали бы это при других обстоятельствах. Вслед за ними остальные заинтересованные немецкие ведомства заняли свои позиции – или с Гиммлером, возглавлявшим теперь один лагерь, усиленный такими людьми, как д’Алкен и Крюгер, действовавшими от лица Власова; или с Розенбергом в противоположном лагере, усиленном Менде и Арльтом в качестве главных пропагандистов сепаратистских комитетов. Сцена была подготовлена к заключительному акту.

20 июля 1944 г. Клаус фон Штауффенберг подложил свой портфель с бомбой замедленного действия под стол для совещаний в ставке Гитлера в Растенбурге и, находясь снаружи здания и услышав взрыв, вылетел в Берлин, предполагая, что фюрер должен быть мертв. Заговор, устроенный тогда оппозицией, в котором участвовали некоторые известные военные и небольшое количество либеральных и консервативных гражданских лиц, был скоротечным. Ближе к ночи его провал стал очевиден и началась облава на подозреваемых в мятеже. Жестокая чистка напрямую отразилась на восточной политике в трех аспектах. Она оставила СС в еще более влиятельном положении, чем когда-либо, отодвигая в сторону их извечного врага – армию, как фактор силы. Она устранила со сцены многих из тех, кто занял дальновидную позицию по русскому вопросу – таких людей, как Вагнер, Штауффенберг, Тресков, Шуленбург и Хассель. Наконец, оказала непосредственное влияние на судьбу дела Власова.

Переворот 20 июля отсрочил запланированную смену тактики СС. За три дня до него д’Алкен настоял на личной встрече рейхсфюрера с Власовым. Гиммлер согласился и попросил у СД персональные данные о лидерах русских перебежчиков, запланировав прием на 21 июля. Власов уже собирался отправиться в полевую штаб-квартиру Гиммлера, когда пришло известие о взрыве в ставке фюрера. Визит был отложен на неопределенный срок.

Какое-то время Гиммлер был слишком занят, чтобы беспокоиться о Власове. Имелись предатели, от которых следовало избавиться, армия внутри страны, которую следовало подчинить контролю СС, военнопленные, которых нужно было забрать у армии, и Гиммлер был недалек от того, чтобы испробовать свои силы в командовании группой армий [100] Что он и сделал позже, с 16 ноября 1944 по 24 января 1945 г. командуя группой армий «Верхний Рейн», а с 25 января по 20 марта 1945 г. группой армий «Висла» – в обоих случаях бездарно. . Между тем слишком недалекий или слишком мало заинтересованный, чтобы видеть пропасть между движением Власова и сепаратистской концепцией министерства восточных территорий, Гиммлер возложил руководство этим вопросом на Бергера. Несколько дней спустя, в качестве первого публичного отхода от прежнего курса СС, Бергер устроил для Власова пышный званый обед.

Похоже, у Бергера сложилось «благоприятное» впечатление, и он (как сообщали другие гости) пообещал ходатайствовать об аудиенции с Гиммлером, улучшении положения «остарбайтеров» и об объединении разрозненных батальонов РОА в единую боевую силу под командованием Власова. Только вот что из всего этого Бергер намеревался выполнить, остается только догадываться.

В конце июля Власов, в сопровождении Штрик-Штрикфельдта, покинул Берлин для отдыха в Рупольдинге. По всей видимости, оба крайне скептично относились к перспективам существенных политических перемен в Германии. Петля вокруг рейха быстро затягивалась. Что касается русских перебежчиков, то вместо того, чтобы принять Власова, Гиммлер санкционировал преобразование воюющего и мародерствующего соединения Каминского [штурмовая бригада СС РОНА] в 29-ю пехотную дивизию войск СС. «Концепция» Б. Каминского являлась антитезой идей Власова. Другие события, казалось, еще больше ослабили перспективы разворота немецкой политики на 180 градусов. Передача власовского вопроса Бергеру охладила благосклонное расположение к нему Кальтенбруннера и вынудила его прислушаться к возражениям гестапо. Все подхалимы, заметив, что Гиммлер медлит, снова продемонстрировали нежелание помогать «делу Власова», в то время как некоторые из тех, кто продолжал вести агитацию в его пользу, порой вели себя слишком назойливо, чем настраивали против себя представителей власти. Бергер бросил несколько единиц не относившихся к РОА формирований (большая часть дивизии Каминского вместе с тюркскими и другими подразделениями и частями СС) в боевые действия против восстания польских патриотов в Варшаве. Когда вспыхнуло восстание в Словакии, Бергера направили туда, чтобы он взял на себя командование войсками СС, сражавшимися с мятежниками. Август прошел без каких-либо действий в отношении Власова.

Этап, который еще предстоит детально изучить, – это действия и боевой дух Osttruppen, бывших советских военнослужащих, брошенных в бой против западных союзников во Франции, Италии и Нидерландах. В то время как некоторые упорно сражались, другие повернули против своих немецких хозяев и массово взбунтовались. Интересным в этой связи является визит полковника Буняченко, бывшего командира дивизии Красной армии (а позднее командира 1-й дивизии Власова), в Берлин с фронта в Нормандии, где, как сообщалось, он отважно сражался.

«Он солдат, а не политик, – резюмировал выраженное им в Берлине недовольство немецкий меморандум. – Однако считает своим долгом отметить, что… поскольку с немецкой стороны ничего не говорится о будущем русского народа, русский солдат не знает, кто он такой. Он чувствует себя наемником… К этой общей неуверенности добавляется ощущение неполноценности, подчеркиваемое различными немецкими мерами, принимаемыми по отношению к нему…»