Александр Даллин - Захваченные территории СССР под контролем нацистов [Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945] [litres]

Как сказал британский историк Хью Тревор-Ропер: «…Безответственность правителя влечет за собой безответственность подчиненного; концепция общего благополучия теперь существует только в пропаганде; политика становится политикой феодальной анархии, которую может скрывать, но не может изменить личная власть неоспоримого деспота».

Можно утверждать, что такая борьба является необходимым и логичным продуктом разного рода разногласий. Как предполагает Тревор-Ропер, в условиях современной диктатуры в открытом обществе разногласия на вершине пирамиды власти занимают место общественного мнения. Безусловно, обсуждение и поддержка различных и даже противоречивых стратегий и тактик разными людьми и фракциями могут считаться благотворными и в конечном итоге могут послужить развитию, хоть и незначительному, творящей политику верхушки тоталитарного режима. Однако в случае нацизма различные ведомства – каждое с чувством собственной исключительной правоты и миссии – стремились одновременно навязать несовместимые политики, обращая мало внимания на то, что «официальная» политика (предположительно взгляды Гитлера) представляла собой практику, которая, вне зависимости от рассматриваемых проблем, имела свойство оказывать губительное воздействие на все предприятие.

Тоталитаризм, как предполагалось, зависит от источника огромной силы. Слабого тоталитаризма вообще не существует. Возможно, потому, что рейх не обладал ни достаточной живой силой, ни техническими средствами, необходимыми для реализации «тотального» контроля на оккупированном Востоке, ситуация там привела к более широкой вариации деятельности, большей независимости от диктата, более свободному экспериментированию и к большим злоупотреблениям, чем это было возможно в самом рейхе или даже в других, более жестко контролируемых «сатрапиях». Похоже, вариации оказались обратно пропорциональными эффективности нацистского контроля.

Как в свете этого всепроникающего внутреннего разногласия и скрытого братоубийства могла продолжать функционировать – и долгое время успешно функционировать – немецкая правительственная машина: государство, партия, полиция и армия? Возможно, частично ответ лежит в том, что большая часть дел правительства является рутиной, вопросами администрирования, а не политики, исполняемыми на более низких уровнях власти, укомплектованных, как правило, гражданскими служащими, специалистами или политическими назначенцами, не заинтересованными в радикальных политических переменах. Они тянут и тянут свою лямку; одни из них – слепо верящие оппортунисты, другие – всего лишь клерки, готовые поступиться принципами, которыми не слишком дорожат, третьи – просто невежественные или равнодушные люди.

В то же время военная машина также продолжала выполнять свои задачи, которые, по самой своей природе, были менее подвержены конфликтам, бушевавшим в гражданском секторе режима. Бесперебойная деятельность вооруженных сил помогала сохранить внешнюю видимость бесперебойности работы и успеха, которые характеризовали нацистское государство еще долгое время после того, как оно оказалось пораженным смертельным недугом.

Как ни странно, хотя в «восточной политике» принимали участие миллионы, ее курс устанавливала лишь горстка людей. Массы немецкого народа по-прежнему не интересовались политическими проблемами оккупации и пропагандистской войной. Большинство из них мало заботило «подлинное лицо России», каким они видели его в брошюрах СС, немецких кинохрониках или письмах от родственников и друзей в военной форме. «Основную массу населения интересовали не политические, а исключительно военные перемены на Востоке». В равной степени трагично и то, что нацистский гипноз, казалось, парализовал способность критически мыслить у многих из тех, кто мог или должен был быть лучше осведомлен. Даже те, кто явно не соглашался с целями или тактикой Гитлера, оказались загнанными в тупик.

Официальная терминология, официальная загадочность, почтение к официальной догме поддерживались во всех изречениях, спускаемых верхами вниз и копируемых нижними эшелонами власти. Никто не осмеливался разорвать цепь, в открытую противореча верховной власти. В этом отношении сам Розенберг по сути являлся преданной делу мелкой сошкой. Ему не хватало смелости или проницательности, чтобы вскрыть суть проблемы; и цели его гнева, и жалобы были второстепенными. Фюрер оставался, как и жена Цезаря, вне подозрений. Как ни парадоксально, но именно то, что Гитлер был выше борьбы своих подчиненных, и то, что он обладал такой бесспорной и неограниченной властью, давало возможность его подчиненным действовать за его спиной, устраивать свары между собой и на самом деле аннулировать распоряжения других – включая самого Гитлера.

Активное или пассивное участие в войне, коллаборационизм и число попутчиков национал-социализма распространилось, как и следовало ожидать, на обширные области вне пределов относительно узкого круга преданных, убежденных «стопроцентных» нацистов. Многие – далекие из-за своего происхождения или убеждений от норм партии и СС – пошли на молчаливое согласие с глупостью, злоупотреблениями и истреблением людей, чего «в иных обстоятельствах» они никогда бы не допустили. Сотрудничество неизбежно предполагает принятие на себя определенной доли ответственности. Компромисс с нацизмом означал компромисс с самим собой.

Ранее в этом исследовании и в других работах много говорилось о принципиально не нацистском, традиционалистском консерватизме немецкой армейской элиты и об особом положении отдельных видных государственных служащих, существенно не соответствовавших нацистским стандартам. Даже движение Власова нащупывало пути к активной независимости от нацистской машины. Но все эти группы – как и другие, например немецкие разведслужбы, – оказались запятнанными своими компромиссами и сотрудничеством: виновные не в участии, а в совместной моральной и политической ответственности; например, в случае армии – в обращении с военнопленными, а в случае айнзацгрупп – в помощи военным в организации материально-технического обеспечения и других средств [115] «Умиротворением» целых районов путем массового истребления местного населения. ; в случае не нацистов из министерства восточных территорий – в политике, проводимой по отношению к евреям, и принудительном труде.

В конечном счете, немецкие специалисты по России – ученые, техники, сотрудники разведслужб – практически все внесли свою лепту в ведение войны. Правда, их прогнозы так часто оказывались ложными, а фантазии Гитлера так часто становились реальностью, что ни сам фюрер, ни они сами не доверяли собственным суждениям. Лишь очень немногие держались в стороне, отказываясь поддерживать эту мерзость; для некоторых, таких как фон Хассель, Восточная кампания стала лишь одним из аспектов более глубокой переоценки нацистских ценностей и методов; другие, как Вильгельм Баум, предпочли соучастию самоубийство; а некоторым война на Востоке открыла глаза на сущность системы, которую они защищали. Многие, если не все, «эксперты» высказывали свои претензии и советы, но по большей части они предлагались в рамках Третьего рейха, его целей и морали. Искренне заблуждавшиеся или честно верившие, будто большевистская (или русская) угроза затмила все остальное, или наивно надеялись на перемену в политике Берлина, или были связаны чувством патриотического долга и верности присяге, или считали, что своим участием они сдерживали зло, исходившее от других, – вне зависимости от своих мотивов коллаборационисты-ненацисты, немцы и не немцы, в равной степени оказались жертвами моральной анемии.