Александр Даллин - Захваченные территории СССР под контролем нацистов [Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945] [litres]

В то же время этому рейхскомиссариату не нужно было уделять столько внимания, как Украине. Здесь не возникало такого ошеломляющего политического спора, как между Кохом и Розенбергом; какое-то время немецкие ведомства в Берлине и в «Остланде» придерживались политики «живи и давай жить другим» по отношению друг к другу. Более того, в свете возраставшего экономического давления, которое испытывал рейх, Украина была более востребованным трофеем, и ее эксплуатация была важнее. В конце концов, внутреннее развитие Прибалтийских государств под управлением немцев являлось столь обширной и отличной от судьбы «старых советских» районов темой, что ей можно было уделять лишь самое поверхностное внимание.

Огромный разрыв между странами Прибалтики и Белоруссией был очевиден каждому. В истории, языке, населении и экономике у них было мало общего. Действительно, в своем первом меморандуме о будущей судьбе Востока, почти за три месяца до вторжения, Розенберг говорил о них как о несомненно различных объектах; лишь на следующей фазе германского планирования, в основном из соображений административного удобства, они были совмещены в один рейхскомиссариат. Для Прибалтики с самого начала было уготовано привилегированное положение: из всех регионов на Востоке только она должна была стать полноценной провинцией великого рейха. Белоруссия, с другой стороны, будучи менее ценной и менее знакомой завоевателям, должна была стать лишь колониальной территорией прибалтийских земель. Поскольку «настоящий» «Остланд» должен был состоять из трех Прибалтийских республик, поначалу всему РКО было дано название Baltenland, и лишь потом появились упоминания Белоруссии.

Особое место, которое Прибалтика занимала в немецком мышлении, глубоко уходило корнями в историю. В многовековом Drang nach Osten именно этот регион был основным объектом немецкой колонизации. Ганзейский союз и Тевтонский орден, торговцы и воины, дипломаты и интеллектуалы обращали свой взор к ее берегам как к месту германской экспансии и влияния. Значительная часть прибалтийского населения свободно говорила по-немецки, и до 1939–1940 гг. здесь проживало внушительное количество этнических немцев. Среди тех, кто сейчас готовился перебраться в Прибалтийские государства, были люди, которые провели там свои былые деньки в мирное или в военное время, а некоторые из них пришли с немецкого побережья Балтийского моря. Генрих Лозе, рейхскомиссар «Остланда», сам был гаулейтером из Шлезвиг-Гольштейна. По его собственным словам, он и его приспешники возвращались в страну немецких первопроходцев, «как рыцари ордена и торговцы Ганзы, прокладывавшие грандиозный путь великого политического наследия с Запада… на Восток». Гильдии Риги, шпили Ревеля, немецкие имена и памятники были внешними символами, которые так удобно было использовать нацистам в целях возрождения романтики немецкого предначертания судьбы. Мало кого волновало, что немцы совсем недавно были переселены из этих регионов в рейх или что коренное население начало ценить свою независимость. Если бы территориальные претензии могли основываться на прежнем владении, то на этот регион у немецких экспансионистов было бы больше прав, чем на любую другую территорию на Востоке.

Тем не менее в нацистском подходе продолжало существовать фундаментальное противоречие. Прибалтийские народы не были славянами и, согласно нацистской версии, составляли часть «западной» культурной области; традиционно конфликтуя с более сильной Россией, которая стремилась заполучить выход к морю за их счет, подавляющее большинство прибалтийских народов возненавидело своих новых советских хозяев. Таким образом, они были логичными кандидатами на участие в создании стены, которую Розенберг предложил воздвигнуть против «Азиатской Московии». Исходя из этого прибалтийские народы могли рассчитывать на получение статуса почетных союзников немцев.

С другой стороны, полноценное партнерство с Балтийским регионом в Новой Европе в нацистском сознании было основано на его полномасштабной германизации. Пожинать плоды его «воссоединения с Западом» должно было бы не нынешнее население, а немцы, которые переселились бы туда в будущем. Согласно этому плану, население Эстонии, Литвы и Латвии должно было быть частично ассимилировано и «германизировано», а частично изгнано или истреблено. Таким образом, нынешние обитатели считались кем угодно, только не союзниками. Розенберг, преисполненный презрения к прибалтийскому населению, настаивал на том, что «двадцать лет независимости показали, что абсолютный суверенитет малых народов, вклинившихся между двумя великими государствами, – это что-то немыслимое». Следовательно, он с самого начала отвел Балтийский регион под «территорию для немецкого заселения». «По политическим и историческим причинам», заявил он, было бы нецелесообразно передавать политическое руководство «самим обитателям», поскольку «конечные политические цели Германии» не могли быть достигнуты, если «прежние договаривающиеся стороны» – эстонцы, латыши и литовцы – вновь обретут политический контроль». В нем говорил прибалтийский немец. Нужны были немецкие правители с «ганзейской печатью».

Ведя беспрестанную борьбу с «неправильным представлением о единстве Востока», Розенберг сумел обрисовать тонкие качественные различия между тремя прибалтийскими национальностями. Как и Гитлер и «расовые эксперты» в Берлине, он считал, что эстонцы составляют «элиту» прибалтийских народов. Старательно закрывая глаза на исторические факты, он настаивал на том, что Эстония «за 700 лет была германизирована не только интеллектуально, но и кровно». Следовательно, можно было «германизировать» большую часть ее населения, если «к этом процессу подойти с умом и скрупулезностью». К латышам, которых Гитлер считал «большевиками», он относился менее однозначно; наконец, Розенберг пришел к мнению, что, хотя часть латвийского населения могла быть ассимилирована, в целом Латвия пострадала от «значительного притока русских групп» и поэтому «новый порядок» требовал «выселения [Abschiebung] наиболее крупных групп интеллектуалов, особенно латышей, обратно в Россию». Литовцы, как решило большинство нацистских аналитиков, оставались в самом низу шкалы, так как они были «сильно подвержены еврейскому и российскому давлению». Для Розенберга это значило «изгнание расово неполноценных групп литовского населения в значительных количествах».

На практике такая дифференциация сводилась к несколько привилегированному статусу эстонцев и латышей по сравнению с литовцами. Однако различия были небольшими. По сути, от прибалтийских национальностей необходимо было избавиться – либо через изгнание, либо путем ассимиляции. Розенберг-дифференциатор, везде стремившийся взрастить национальное самосознание малых народов, уступил место Розенбергу-«германизатору». Не совсем понимая, как соотносятся эти два понятия, он явно отдавал приоритет интересам Германии, какими бы экстравагантными они ни были, нежели интересам других национальностей. Всякий раз, когда в игру вступали высшие цели Германии, становилось очевидно, что его «пронациональная» репутация была лишь фасадом.