Василий Христофоров - Советские спецслужбы открывают Восток

В чем состояла специфика чиновничьего «исламского» дискурса Степного края? Во-первых, отметим, что оценки «мусульманской угрозы» в крае чиновниками ГЖУ не были монолитными. Омские профессионалы не были готовы огульно обвинять мусульман Степного края в приверженности идеям панисламизма и пантюркизма, туркофильстве и прочих антиправительственных настроениях. События первых лет Первой мировой войны вполне подтвердили корректность их аналитических заключений.

Второй ключевой момент связан с влиянием и взаимодействием различных ракурсов репрезентаций — чиновничьего, экспертного (зачастую не разделенных между собой), миссионерского и оценок российской контрразведки. Востоковеды и православные миссионеры начала XX века (впрочем, как и сейчас) не имели единого мнения по вопросу о сущности и степени исламизации казахского общества: от поверхностного принятия исламских догматов, доминирования суфизма до глубокой укорененности коранических начал. Все это позволяло чиновникам, дававшим экспертные заключения (Н. Остроумов, Я. Коблов и др.), представлять ситуацию так, что слабо исламизированные «добродушные кочевники» попадали под негативное влияние пассионарных волгоуральских мусульманских лидеров, от которого их непременно следовало защитить, дабы удержать ситуацию в регионе под контролем [104] Муфтахутдинова Д.Ш. Проекты казанских миссионеров по совершенствованию национальной политики на мусульманском Востоке Российской империи (вторая половина XIX века // Девятые болыпаковские чтения. Оренбургский край как историко-культурный феномен: сб. ст. Оренбург: Изд-во ОГПУ. 2018. С. 118–120; Ремнев А.В. Татары в казахской степи: соратники и соперники Российской империи//Вестник Евразии. 2006. № 4. С. 5–32. . Тема «татаризации», угрожающей интересам российской государственности поднималась и на самом высоком уровне: в периоды работы особых совещаний [105] Ислам в Российской империи (законодательные акты, описания, статистика) / сост. и авт. вводной статьи, комментариев и приложений Д.Ю. Арапов. М.: Академкнига. 2001. С. 298–300. .

Сравнивая оценочные суждения работников МВД с экспертными и миссионерскими оценками, приведенными нами выше, мы можем утверждать: омские чиновники в структуре МВД, равно как и губернаторы, не разделяли эти опасения «татаризации», формулируя свою, довольно взвешенную, точку зрения на национально-религиозные процессы, проистекавшие в «Степи». Вместе с тем, обозначенные нами проблемы получения информации «с земли» могли стать одной из предпосылок управленческих просчетов 1916 г., привести к тому, что работники МВД были попросту психологически и организационно не готовы к ситуации 1916 г.

События Туркестанского восстания, в свою очередь, впоследствии станут «линзой» с большим радиусом кривизны, через которую будет оцениваться гражданская позиция мусульман России в целом и данного региона в частности. И эти оценки будут не в пользу приверженцев ислама.

Казахская и российская историография богата исследованиями и публикациями источников, которые освещают «алашскую» проблему с различных сторон, но это отнюдь не означает, что источниковые и методологические открытия уже невозможны. В современных исследованиях, в частности, подчеркивается дефицит источников, которые могут полить свет на методы работы и выработку оценочных механизмов органов ГПУ-ОГПУ в отношении казахской интеллигенции [107] Аманжолова Д.А. На изломе. Алаш в этнополитической истории Казахстана. Алматы: ИД «Таймас» 2009; Движение «Алаш»: сборник документов и материалов / отв. ред. Μ. Койгелдиев. Апрель 1920–1928. Т. 3. Кн. 1. Алма-Ата, 2007; Pianciola N. ‘Interpreting an Insurgency in Soviet Kazakhstan: The OGPU, Islam and Qazaq “Clans” in Suzak, 1930’, Islam, Society and States across the Qazaq Steppe (18th — early 20th centuries) / eds. Niccolo Pianciola and Paolo Sartory. Wien: OAW, 2013. P. 297–340. . В данном разделе основное внимание будет уделено вопросу о том, какое место в общесоюзном ряду «контрреволюционных националистических» организаций занимало движение «Алаш», какими критериями руководствовались органы госбезопасности СССР, ведя с ним борьбу и преследуя сторонников движения. Не менее интересен аспект внутриведомственной полемики, неоднозначного отношения внутри правящей советской элиты к лидерам движения.

Для ответа на поставленные вопросы нами использованы и вводятся в научный оборот рассекреченные документы и материалы ГПУ-ОГПУ-НКВД, хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), Государственном архиве общественно-политической истории Воронежской области (ГАОПИ ВО) и Центральном архиве (ЦА) ФСБ России, в том числе и документы ПП ОГПУ по Казахстану. Навряд ли стоит подробно обосновывать исключительную важность введения в научный оборот именно этой группы источников, которые помогают дополнить историю создания, функционирования и разгрома казахской национальной партии «Алаш» и казахского автономного правительства Алаш-Орда, уточнить некоторые факты политической биографии лидеров движения «Алаш», а в итоге — проанализировать особенности общественно-политической обстановки в Казахстане в 1920-1930-е годы.

В 1920-1930-е годы советские спецслужбы в своем лексиконе использовали термин «контрреволюционные националистические организации», которые, по их мнению, наиболее активно действовали в регионах, населенных «восточными» народами, исповедовавшими ислам, — в Крыму, на Кавказе, в Средней Азии, на Волго-Урале. ВО ГПУ-ОГПУ и взаимодействующие с ним ПП ОГПУ по Средней Азии, Казахстану, Крыму, Башкирии и Татарии в 1922–1930 годы вели наблюдение и разработку националистических организаций, формируя из них сложные структуры и «центры», а также выстраивая горизонтальные и вертикальные связи между различными партиями и организациями.

Специалисты Восточного отдела и Информационного отдела (ИНФО) ГПУ-ОГПУ полагали, что «восточная» интеллигенция в подавляющем большинстве своем поддерживала национальную и религиозную контрреволюцию. Тон в этом негативном процессе задавали «нелояльные к советской власти национальная интеллигенция и мусульманское духовенство» [108] ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 3. . По их мнению, стратегическая установка «восточного» национализма сводилась к следующему. Советская власть в том виде, в котором она была во второй половине 1920-х годов, не могла существовать долго. Она должна была либо переродиться, либо уступить место другим слоям (классам), поэтому национальные группы и партии должны были быть готовыми к приходу к власти. Националисты пришли к выводу, что вооруженные выступления не могли привести к успеху, поэтому ставка делалась на идеологическую работу с населением, ведение борьбы везде, где советская власть и компартия старались закрепиться и провести в жизнь свои принципы. Основной целью усилий «контрреволюционеров» был «подрыв деятельности советского государственного аппарата» [109] «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). Т. 1. 1922–1923 годы. Ч. 2. М., 2001. С. 976. .