Дмитрий Горчев - Деление на ноль [сборник]

Я послушно взял поднос, получил зразы с картофельным пюре, взбитым волнами для придания ему несуществующего объема, тарелку неестественно красного борща с крошечным сметанным островком и стакан ядовито-желтого напитка, кажется, он называется «шафрановый». Сел за столик неподалёку от пожилых охранников в мятом камуфляже, беседующих о достижениях метателей молота на текущей Олимпиаде, и, жуя зразы, жёсткие, как солдатские сапоги, сваренные забытыми героями, унесенными некогда на плоту в открытое море, смотрел в окно.

За окном этим располагалась другая какая-то жизнь – там были путчи, ГКЧП, распад СССР, дефолт, война, олигархи, интернет и много ещё чего непонятного. Но всё это неким чудесным образом пролетело мимо этих окон, не оставив на них никакого следа кроме пыли. А внутри был навеки восьмидесятый год и та Олимпиада, про которую говорили охранники, наверняка проходила в Москве и скоро, скоро уже улетит навсегда в небо наш ласковый Миша.

Такие места – они как бабушкина комната, в которой никогда ничего не меняется: всё так же стучат ходики, кружевные накидки на подушках, нездешние лица забытых людей за стеклом в синей раме.

А если вдруг что-то изменилось – это означает, что бабушка умерла, а вместе с ней ушло что-то очень-очень важное, только никак не понять что.

У меня есть такая задумка, чтобы стать Новым Передвижником.

Передвижник отличается от простого художника тем, что он не может нарисовать бессмысленное какое-нибудь яблоко или там горшок. Он обязательно должен рисовать картины с сюжетом.

Поэтому я придумал уже целых два сюжета.

Первая картина будет патетическая, называется «Пионерка сосёт Хуй у Горниста».

На ней будет изображено, как Горнист с одухотворённым лицом трубит у врат зари, отведя в сторону острый локоть. На заднем плане униженные и мёртвые выкапываются от звуков горна из земли, чтобы свергнуть Тирана. Глаза их светятся. В небе над ними всеми парит Летучий Конь с Хуем. На каждой хорошей картине обязательно должен быть Хуй. А поскольку Хуй Горниста скрыт внутри головы Пионерки, то пусть он будет у коня.

Вторая картина будет обличительная, называется «Утро в райсобесе».

На ней, значит, в тесном помещении собрались униженные: дедушка в тесном пиджачке с круглой медалью, старушка с портретом сына-арестанта, одинокая мать с пятью очень грязными и мелкими детьми в опорках.

Все они сжимают в кулаках мятые квитанции за электричество.

За перегородкой сидит совершенно бездушный Чиновник. Он пожирает языки с хреном. При этом у него заметно стоит Хуй в штанах. На стене висит портрет Тирана.

За окном видна кобыла. Она, задрав голову, с восхищением глядит на Летучего Коня с первой картины.

Люди в одиночку не умеют делать ничего – спать, пить, есть, ходить по улице или смотреть кино нужно обязательно с кем-то ещё. В советской армии я даже встречал таких людей, которые не могли в одиночестве посрать – обязательно звали кого-нибудь за компанию.

А я вот совсем не понимаю, почему пищу нельзя есть одному. Это ведь, наоборот, гораздо удобнее – можно чавкать, хлюпать, шмыгать носом, ковырять пальцем в зубе, да хоть бы и в жопе, и много ещё чего можно делать хорошего и приятного.

Ещё люди очень боятся, что однажды вдруг окажется так, что не с кем им есть пищу или пить чай, ну, то есть, наступит то самое Одиночество. Самое, конечно, страшное – это когда стакан воды поднести некому. Почему-то это считается очень важно, чтобы именно воды.

А мне кажется, что зря они так уж сильно переживают. Человечество, оно конечно у нас не очень идеальное и большей частью даже весьма противное, но чего у него не отнимешь, так это внимания к своим членам.

Можно даже попытаться от этого Человечества спрятаться и подпереть входную дверь шкафом, но Человечество всё равно тебя не забудет и о себе обязательно напомнит: постучит в дверь строгим, но справедливым милицейским кулаком, подсунет под ту же дверь фотографию неизвестного мужчины с государственным лицом или розовую квитанцию за коммунальные услуги. Оно будет пробивать к тебе от соседей тоннель при помощи электродрели и перфоратора, чтобы вызволить тебя из заточения, а затем звонить в шесть утра, чтобы попросить к телефону Василия – лишь бы никто, ни один человек не чувствовал себя позабытым и позаброшенным. И помнил чтобы всегда: никто и никогда ещё от Человечества просто так – живым, здоровым и в своём уме – не ушёл.

Но зато, если вам самому вдруг что-то понадобится от Человечества, то хуй вы его где найдёте. Потому что у Человечества в этом случае занято, потом не отвечает, а потом сразу опять занято. И вообще оно временно недосягаемо, дверь у него на замке, в жакте темно, милиция на выезде, а слесаря все пьяные. Ибо нас много, а оно одно – всем не угодишь. У него и так все силы и время уходят на то, чтобы нам о себе напоминать, чтобы мы ни единой минуты не чувствовали себя одинокими. А нахуя нам это нужно – такого вопроса даже никто и не спрашивает, потому что и так всем ясно, что самое большое несчастье в жизни – это Одиночество.

За долгие годы своей в основном бессмысленной жизни я приобрёл тем не менее множество удивительных умений и знаний.

Например, я могу выпиливать лобзиком, знаю четыре куплета песни Гаудеамус на латинском языке и умею ругаться матом по-грузински. Кроме того, я знаю устав караульной службы, умею хорошо наматывать портянки и помню, как пройти к космодрому Плесецк, минуя КПП. Мне известно, к какой группе относится верхнелужицкий язык, и знаю практически всё о скандинавских заимствованиях в английском языке. Также я могу с трудом ходить на лыжах, взять несложный интеграл и оштукатурить небольшую стену. Я знаю, как выявить курицу, желающую стать наседкой, и умею пилить один двуручной пилой. И это ещё не всё: дополнительно к этому я знаю, зачем звенит букса, чем занимается андерайтер, сколько разведано запасов нефти в Охотском море и как приготовить пиздопар.

Удивительно, что несмотря на такое количество волшебных умений и знаний, я совершенно не могу освоить несколько простейших действий, доступных любому идиоту – например, разговаривать по телефону, водить автомобиль и не пиздеть, когда не спрашивают.