Тайный адвокат - Ложные приговоры, неожиданные оправдания и другие игры в справедливость

– Но не могло же все это, – разглагольствовал я перед ни в чем не повинной Меган, – появиться просто из ниоткуда?

Значит, доказательства были. Они должны были быть. Именно поэтому, видимо, судьи несколько раз предоставляли прокуратуре возможность их заполучить. Хотя в настоящий момент от судов и требуют, чтобы они не поощряли ошибки прокуратуры, в серьезных делах вроде дела Роба, когда нужно просто разобраться, у кого лежит парочка документов, судьи Королевского суда, как правило, дают прокуратуре небольшую скидку. Вместе с тем заметки по делу явно указывали на то, что где-то оно застопорилось. В одном электронном письме, пришедшем по внутренней почте, откопанном и пересланном мне Меган, говорилось, что полиция так и не взяла у потерпевшей официальное заявление; что информация в MG5 отражала рассказ, устно изложенный ею с больничной кровати какому-то полицейскому, но не оформленный в итоге в виде официальных показаний. Ситуацию усложняло еще и то, что полицейский блокнот, в который был записан тот самый ее первый рассказ, куда-то запропастился.

Когда судья выносит решение в пользу снятия обвинений, тем самым он как бы говорит прокуратуре: «Ваши доказательства по своей сути настолько никчемные, что я не позволю вам продвигать это дело дальше».

Как бы то ни было, эти проблемы можно было преодолеть. Все, что требовалось от полиции, – это отправить полицейского к Эми домой и взять у нее показания, после чего, по дороге в участок, заскочить в больницу и взять копию медицинского заключения, а затем наконец отсканировать эти документы, выложить их в систему и дать ссылку на них прокуратуре, чтобы та предоставила их защите. И действительно, судя по записям, адвокат прокуратуры по окончании каждых предыдущих слушаний отправлял напоминание (неназванному) служащему прокуратуры с четкими инструкциями сказать полиции именно так и сделать. И тем не менее каждый следующий раз адвокат был вынужден сообщать судье, что этого не произошло. В самый последний раз защита, воспользовавшись предложением судьи, заявила, что на следующих слушаниях выступит с ходатайством о снятии обвинений.

Ходатайство о снятии обвинений может быть подано на ранней стадии судебных разбирательств после предоставления обвинением своих доказательств и прежде, чем обвиняемый был призван к ответу – прежде, чем у него спросили, признает или отрицает он свою вину, – относительно предъявленных ему обвинений. Если судье покажется, что имеющихся против обвиняемого доказательств недостаточно, чтобы признать его виновным, то судья должен снять все обвинения, и на этом дело закрывается (19). Теоретически ходатайства о снятии обвинений редко когда должны удовлетворяться, если прокуратура будет правильно применять критерии доказуемости при предъявлении обвинений. Это хуже, чем оправдательный приговор по результатам суда, когда присяжным доводы обвинения покажутся убедительными, однако сомнения по поводу вины подсудимого все же останутся. Это хуже, чем когда судья закрывает дело, установив «отсутствие оснований для привлечения к ответственности», и обвинение хотя бы может оправдать себя проблемами с показаниями живых свидетелей. Когда же судья выносит решение в пользу снятия обвинений, то тем самым как бы говорит прокуратуре: «Ваши доказательства по своей сути настолько никчемные, что я не позволю вам продвигать это дело дальше». Это как если бы ваш начальник на работе не просто подвергнул предоставленный вами отчет жесткой критике, но и у всех на глазах поджег бы его, а затем переломал вам пальцы, чтобы вы даже не вздумали пробовать снова.

Насколько я понимаю, именно по этой причине в прокуратуре особенно недолюбливают удовлетворенные ходатайства о снятии обвинений. Именно из-за боязни снятия обвинений по делу Роба, как я полагаю, прокуратура и решила отделаться от этого проблемного дела, передав его в руки независимого адвоката, чтобы тот либо нашел решение, либо принял удар на себя. В данном случае, как это обычно бывает, судья использовал ходатайство о снятии обвинений как электрошок, чтобы хоть немного привести прокуратуру в чувство. Он угрожал, что если не будет доказательств, то у него не будет иного выбора, кроме как засунуть это дело в мешок с камнями и выбросить его в реку.Судья знал, что слова «возможное одобрение ходатайства о снятии обвинений» зачастую волшебным образом действуют на прокуратуру, вынуждая ее шевелиться куда более активно, и назначил слушание о рассмотрении такого ходатайства, сведения о дате проведения которого, однако, отсутствовали в предоставленных мне документах.

– Когда, – спросил я Меган, по факту теперь подписавшейся на это дело и терпеливо принимавшей мой уже третий звонок в тот день, – будет рассматриваться это ходатайство о снятии обвинений?

– Секундочку, – сказала она, просматривая регистрационные листы Королевской прокуратуры. Предполагается, что на каждых слушаниях должен присутствовать служащий прокуратуры, чтобы заполнить регистрационный лист, записав туда все указания суда, даты будущих слушаний и другую важную информацию, которые затем загружаются в электронную систему делопроизводства. Из-за текущей, обусловленной нехваткой финансирования практики приходится назначать одного служащего прокуратуры сразу на несколько залов суда, зачастую служащего в момент рассмотрения дела в помещении не оказывается, и ему при составлении регистрационного листа приходится полагаться на информацию, полученную из уст адвоката. После двадцати минут борьбы с системой Меган удалось установить, что слушания назначены через три дня, а также что полиции было отправлено распоряжение. Имеющаяся копия этого распоряжения была пустой – но хоть что-то да было отправлено полиции, – оставалось только надеяться, что их все-таки попросили заполучить доказательства. Искренне поблагодарив Меган, я напоследок продиктовал ей коротенькое письмо, чтобы она отправила его полицейскому, занимающемуся расследованием. В письме сообщалось, что к понедельнику нам нужно заполучить: (1) официальные показания Эми Джексон; (2) медицинское заключение с подробным перечислением полученных ею травм вкупе с показаниями врача, объясняющие приведенную там информацию. Еще там было написано, что я буду благодарен, если занимающийся этим делом полицейский позвонит мне по указанному ниже номеру, чтобы все обсудить.

Письмо было отправлено, и не оставалось ничего другого, кроме как ждать звонка из полиции и надеяться, что к понедельнику все будет улажено. Звонка я так и не дождался, так что в понедельник пришел в суд пораньше и, облачившись в мантию, направился в расположенную в суде комнату прокуратуры. Комната прокуратуры представляет собой темное помещение без дверей с рядами заваленных бумагами столов с розетками, чтобы служащие прокуратуры могли подключать к ним свои ноутбуки. В углу стоит принтер-ксерокс с намертво прикрепленным листком A4, предупреждающим не использовать второй лоток. Рядом с ним расположился факс, несколько лет назад на неделю взявший на себя роль принтера, когда тот полетел, а обслуживающая компания целых семь дней не присылала специалиста. Целую неделю все документы, которые нужно было распечатать – в том числе ознакомительные бумаги для присяжных, которые могут занимать десятки страниц, – приходилось распечатывать в центральном офисе прокуратуры, после чего отправлять по одной странице факсом в этот суд. Им еще повезло. В другой комнате прокуратуры, куда мне доводилось заходить, полмесяца не работало освещение, и обреченным служащим приходилось довольствоваться светом крохотных настольных ламп, которые они принесли с собой из дома в эту подземную пещеру. Когда я зашел, измотанный служащий протянул мне MG6 – служебную записку из полиции. Я вздохнул с облегчением. Как оказалось, преждевременно. Записка гласила: «Констебль Роберт явился по адресу потерпевшей. Она по-прежнему готова дать показания и не против предоставления медицинского заключения больницей». Я прочитал ее дважды. После чего поднял глаза на служащего прокуратуры.