Тайный адвокат - Ложные приговоры, неожиданные оправдания и другие игры в справедливость

– А вы когда-нибудь раньше уже?.. – начал было я и осекся.

Он кивнул. Дальше мы шли в тишине. Пока мы шли, вопросы, которые мы редко позволяем себе задавать, будь то по привычке или же из-за банальной нехватки свободного времени, чтобы хорошенько их продумать, начали просачиваться в мой разум, сливаясь в липкий шар неразделимых риторических обращений к самому себе, на которые не было ответа. Можно ли сказать, что в данном случае правосудие свершилось? Что станет с этими ранимыми девочками с поломанными судьбами, которым не поверили родные, а теперь официально не поверило и государство? Что станет с тысячами им подобных? С многочисленными жертвами насилия, снова и снова страдающими от порочного круга судебных истязаний. Детьми, которых не смогло защитить государство, которых насиловали и избивали и которые вели себя соответственно, чтобы, став взрослыми, узнать, что система правосудия будет использовать их неадекватное поведение в качестве повода подвергнуть их же слова сомнению. Этот мучительный перекрестный допрос, эти распятые остаточные крупицы достоинства – неужели именно так нужно устанавливать истину? Неужели хоть что-то из всего этого, хоть что-то из того, что мы негласно принимаем как наш способ верить в правосудие, подлежит хоть малейшему оправданию в современном мире, когда другие страны находят способы разрешать уголовные споры, не причиняя столько боли у всех на виду?

И сегодня, оглядываясь назад, на говорящие сами за себя аргументы, задайся я вопросом, согласен ли с язвительным наблюдением одного профессора, выразившего насмешку над идеей выяснения правды в ходе состязательного процесса – сказавшим, что «принцип состязательности подразумевает искажение и сокрытие доказательств, разрешая злоупотребление перекрестным допросом с целью ввести в заблуждение, наставление свидетелей, а также умалчивание нежелательных показаний…» (5) – я бы вынужден был сказать «да». Профессиональная этика, конечно же, запрещает злоупотребление перекрестным допросом и наставление свидетелей, да и на умалчивание показаний тоже можно посмотреть по-разному, однако факт искажения и сокрытия доказательств неоспорим. Он является неотъемлемой составляющей нашего судебного процесса. И, как по мне, невозможно положа руку на сердце сказать, что наш метод является наилучшим способом выяснения истины или же наилучшим гарантом добропорядочности свидетелей. Это не так. Мы так превозносим систему, которая зачастую подрывает основные принципы просвещения и принимает уничтожение человеческого достоинства в качестве цены, которую необходимо заплатить, в результате чего практически наверняка виновным людям их злодеяния еще и могут сойти с рук.

Но значит ли это, что я высказался бы за замену нашей судебной системы каким-то аналогом следственного судопроизводства? За то, чтобы разрушить возводившееся веками здание и начать строительство заново, сосредоточившись на беспристрастном поиске истины государством. Взвесив все «за» и «против», могу дать на этот вопрос однозначный ответ: «нет». И следующая глава подробно объясняет почему.

Полицейский перевел свой взгляд с меня на служащего прокуратуры, а потом снова на меня. Он мельком взглянул на дверь, словно прикидывая, как бы мог уйти от ответа, выскочив из комнаты полиции, пробежав вниз по винтовой лестнице, преодолев холл суда и устремившись к выходу, чтобы очутиться на свободе. Я повторил свой вопрос:

– Итак, вы знали об умственной неполноценности обвиняемой и тем не менее опрашивали ее без участия солиситора или опекуна на протяжении трех часов, после чего написали абсолютное признание и заставили ее подписать?

Тишина. Шэрон, помогавшая мне по этому делу сотрудница, смущенно кашлянула.

– Что ж, – медленно закивал я, – если вы не собираетесь возражать моим словам, то мне придется сделать звонок юристу прокуратуры, и уже сегодня мы заведем дело. И я рассчитываю, что мы пройдемся и по более высоким чинам.

Полицейский уставился на меня и молча кивнул головой. Данный случай нарушения Закона о полиции и доказательствах по уголовным делам 1984 года, устанавливающим строгие правила проведения расследования полицией, был по-своему впечатляющим. Этот полицейский, как стало известно мне накануне вечером, когда я получил материалы по делу и переговорил по телефону с адвокатом защиты, нарушил практически все существующие правила. Единственным доказательством против Мэри, молодой девушки с психическим расстройством, которая была прекрасно известна полиции, являлось ее признание этому полицейскому. Дальнейшие расспросы помогли установить, что это «признание» сводилось к подписи Мэри под двухстраничным монологом, набросанным этим полицейским, который явился к ней домой и, вместо того чтобы арестовать ее и забрать в полицейский участок для дачи показаний под запись, сыпал перед Мэри обвинениями и угрозами, пока та наконец не согласилась подписать этот оскорбительный документ. Ей не было сделано предупреждение о даче ложных показаний, ей не сказали о ее праве на адвоката, при допросе не присутствовал ее опекун (данное требование выдвигается ко всем допросам с участием умственно неполноценного обвиняемого), и ничего из того, что было сказано Мэри на протяжении трехчасового «допроса», не было записано.

После того как офицеру в последний раз изложили всю гнусность его поступка, он, казалось, был готов расплакаться. Ему, должно быть, было не больше двадцати пяти. Это был его первый процесс в Королевском суде, о чем он с гордостью заявил мне, когда я зашел в комнату полиции. Беспроигрышное дело. Прежде чем успели объявить о начале запланированного на половину одиннадцатого заседания, я получил разрешение о прекращении уголовного преследования Мэри.

Любая система уголовного правосудия, во имя поиска истины доверяющая расследование, представление доказательств, допрос свидетелей, вынесение вердикта и приговора исключительно государству, делает это, исходя из двух принципиальных предположений: что государство в состоянии узнать истину, а также что его нейтралитет в процессе ее поиска не подлежит ни малейшему сомнению. Эти два допущения и лежат в основе следственного судопроизводства. И оба они крайне необоснованные.