Анатолий Аграновский - Рубеж надежности

Я вошел в лабораторию, которая в сущности была небольшим заводским цехом. С утра ученые отлаживали новую модель гидропушки «ИВ-5», что-то у них не ладилось, и потому были они озабочены и молчаливы. Вместе с ними работали гости — горняки, прибывшие сюда из Донбасса и из Кузбасса, — вскоре им предстояло испытывать чудо-машину на своих шахтах. Наконец раздалась команда: «От пушки!», все отступили, «пушкарь» дернул трос, раздался оглушительный выстрел, струя ударила в мишень, и веселый дождь окропил людей. Все повеселели, задвигались. Я нашел глазами Войцеховского: кажется, он улыбался.

И вновь я подивился ему. Самый молчаливый и нелюдимый — он постоянно в окружении людей. Самый ярый мечтатель — и такая деловитость в реализации фантазий. Самый, казалось бы, оторванный от житейских дел — и теснейшая связь с практикой. Вот его жизнь. Судите сами, бедна ли она.

БОЮСЬ все же, что вы ответите: бедна. Да, конечно, жизнь моего героя заполнена, насыщена. Да, у него не бывает пустых часов и бесцельных дней, он не скучает, не ведает ленивого «куда-бы-себя-деть». Все это так. Но то, что человек постоянно занят, еще не значит, что он интересно живет. Ведь он, кроме «своей физики», ничего не видит. В кино не ходит, на стадионе не бывает, музыку даже слушать не желает. Экая узость! — скажете вы… Что ж, отвечу я, Бетховен тоже был узкий специалист.

Это не просто шутка. Вот доля правды, заключенная в ней: мы исстари привыкли прощать «узость» людям искусства. Мы почитаем их преданность делу и в тех случаях, очень нередких, когда ничем, кроме этого своего прямого дела, они не заняты. Но мы еще не научились уважать «узость» людей науки. И они, как и в средние века, кажутся нам чудаками, оторванными от жизни. Между тем и наука нынче не та, и место в жизни человечества она занимает иное.

А главное, и в том и в другом случае это вовсе не узость. Есть другое, более подходящее слово — одержимость. Лишите такого Войцеховского возможности работать — воевать с очевидностями, ставить опыты, копаться замасленными руками в деталях машин, вручать свои открытия обществу, — и выйдет неудачник, которому никакие развлечения не скрасят жизни.

Когда я узнаю о человеке, который годами собирал оловянных солдатиков, — у меня к нему теплое чувство. Это очень хорошо, что вместо того, чтобы пить горькую или стяжать, он предался благородной страсти коллекционера. Но вслед за тем приходит другая мысль: а чем он занимался в свободное от собирания оловянных солдатиков время?.. Когда я читаю, что в группе альпинистов были академик И. Тамм, фрезеровщик А. Андреев, конструктор Б. Шляпцев — это вызывает глубокое уважение. Потому что горы штурмовали академик, фрезеровщик, конструктор. Все же человек интересен для нас прежде всего в главном деле своей жизни.

…Может быть, сейчас в Золотой долине уже вечер. Богдан Вячеславович пришел домой. И играет с детьми, их у него четверо. А может, вышел из дома, слушает свою излюбленную таежную тишину, в которой, как сказал он мне, «думается легко»… Кто узнает, какие симфонии звучат в этой голове, когда приходит мысль, когда он нащупает ее и поймет, что нашел. Какие картины проносятся перед его взором, когда он видит будущее гидропушки — в темной шахте, в желтых песках, в белизне северных льдов, — он ведь непременно видит все это!

Мир его глубок. И от того — богат. Вникните в эту глубину — от первой гипотезы до осуществления в металле, от сложнейших экспериментальных установок до простых машин. Год назад Войцеховский построил «снегоход» — странную машину, которая ползала по окрестным оврагам, теперь он занялся какой-то особенной «пневмосеялкой» и даже посадил для пробы на участке зерно, — вот его способ отвлечения, его отдых.

И хотя я все же не решусь назвать моего героя «гармонически развитой личностью», в том смысле, в каком мы привыкли понимать эти слова, главная, определяющая черта его — одержимость, — даже одна она проектирует его в будущее.

1962 год.

ЧУВСТВО соревнования, ревностное стремление не отстать, быть первым свойственно людям. Кто выше прыгнет? Кто быстрей пробежит? Кто дальше бросит?.. Вспомните: с этим мы являемся на свет.

Потом мы взрослеем и свои чувства осознаем. В мире капитализма желание не отстать, как известно, вырастает в конкуренцию. У нас рождается стремление помочь отставшему, чтобы всем вместе двигаться вперед. Это и есть социалистическое соревнование.

Какую же прорву усилий надо затратить, чтобы это чувство — врожденное, осознанное, ставшее проявлением идейных стимулов к труду — в людях… приглушить!

Вот мысли, которые занимали меня, когда я был на Уманском машиностроительном заводе. Поначалу я собирался писать всего лишь о плохой, «без огонька» работе организаторов соревнования. Ну вроде бы они изо всех сил должны его «вводить» и «внедрять», а вот не внедряют, не вводят.

Потом, прожив в Умани неделю и вторую, я по-иному стал смотреть на вещи. Нет, упругое слово внедрять предполагает некое сопротивление. Внедряют то, чего в натуре нет. А соревнование есть, оно в природе советского человека. И если плохо ведется оно, то это значит, что ему мешают нормально развиваться.

Таков мой вывод, я намерен подтвердить его материалом своих наблюдений. Начать придется с одной неприятной истории. О ней говорилось в письме группы рабочих, которое и привело меня в город Умань.

ФАКТЫ подтвердились. Так оно все и было в механическом цехе: один рабочий украл у другого клеймо. Один браковщик — у другого. И пошел «подписывать» свои детали чужим клеймом. Случись отныне брак, и его вычтут за счет другой смены — смены Ярополова.

«…Последствия малоприятны, — говорилось в письме рабочих. — Особенно если учесть, что смена мастера Ярополова борется за звание смены коммунистического труда».

Выглядело это примерно так. Возвращают со сборки два шнека. Мастер вызывает «виновника» — токаря Ю. Черновола: «Опять у тебя брак! Исправь». Тот на дыбы: он свой почерк знает, свои детали из тысячи выберет, это не его обточка. А мастер ему: «Видишь клеймо? А шнеки в нашей смене ты один точил. Ясно?»

Им даже в голову не приходило сомневаться. Когда уже поймали браковщика с поличным, так и то начальник ОТК отказывался верить: «Да вы что?! Подите проспитесь! Такого сроду у нас не было».

И впрямь не было. Ан вышло.

Прежде чем продолжать рассказ, замечу, что вовсе не считаю проступок одного человека позором для коллектива. Все зависит от того, как коллектив отнесется к проступку. Возмутится, вынесет сор из избы — будет чист. Ну, а спрячет, загонит болезнь внутрь — что ж, тогда и разговор другой.