Курт Воннегут - Вампитеры, фома и гранфаллоны [litres]

«ПЛЕЙБОЙ»: Это называется черным юмором? Или весь юмор – черный?

ВОННЕГУТ: В определенном смысле, наверное, да. Конечно, люди, которых Брюс Джей Фридман назвал черными юмористами, не совсем похожи друг на друга. Я – не такой, как Дж. П. Донливи, но Фридман находит между нами нечто общее и называет нас обоих черными юмористами. А критики подхватили это словечко, ведь оно очень удобно. Все, что им нужно теперь делать, – сказать «черные юмористы» и назвать двадцать имен. Это некая форма стенографии. Но Фрейд уже написал про так называемый юмор висельника – это юмор Центральной Европы. Юмор людей, смеющихся в силу своей политической беспомощности. Данный тип юмора возник в Австро-Венгерской империи. Там жили евреи, сербы, хорваты, и все эти маленькие группы были слиты в единую, совершенно немыслимую империю. С ними происходили ужасные вещи. Это были слабые, беспомощные люди, а потому они шутили, и это все, что они могли сделать перед лицом неизбежной катастрофы. Юмор висельника, о котором писал Фрейд, – это то, что мы называем здесь еврейским юмором. Шутки о слабом, умном человеке, попавшем в безнадежную ситуацию. А я обычно пишу о людях, чувствующих, что они практически ничего не могут сделать по поводу того, что с ними происходит. Одна из моих любимых карикатур – ее создал Шел Силверстайн – изображает двоих парней, прикованных цепями за запястья к восемнадцатифутовой стене и за ноги к полу. Над ними, на потолке – маленькое зарешеченное окошко, в которое не пролезет и мышь. И один из парней говорит другому: «Итак, мой план таков…» Я думаю, это противоречит сути американской традиции юмористического рассказа – то, что мы имеем героя, неспособного выбраться из тупиковой ситуации. Но в жизни, как мне кажется, такие вещи обычны. Есть люди (особенно это относится к людям с умственными ограничениями), находящиеся в беде, из которой они никогда не выберутся – просто потому, что недостаточно умны. Что, с одной стороны, ужасно, а с другой – смешно, поскольку в нашей культуре господствует представление, будто человек всегда способен решить стоящие перед ним проблемы. Предполагается, что если немного больше вложить энергии, напрячься, то любая проблема будет решена. Хочется и плакать, и смеяться одновременно – настолько далеки от правды эти предположения! По нормам своей культуры американские мужчины не имеют права плакать. Я не склонен лить слезы. Зато смеюсь много, от души. Когда я в этом городе сталкиваюсь с каким-нибудь глупым необразованным чернокожим наркоманом, а потом встречаю оптимиста, утверждающего, что любой может подняться над своим окружением, если приложит достаточно усилий, мне хочется или плакать, или смеяться. Смеяться громким ослиным смехом. Но любой смех имеет значение, поскольку это – смех.

«ПЛЕЙБОЙ»: Что вам кажется по-настоящему смешным?

ВОННЕГУТ: Ничего особенного, что насмешило бы меня сверх меры, нет. Шутить – мой бизнес. Это малая форма искусства, и у меня к этому природный талант. Сочинение шутки похоже на зарядку мышеловки. Взводишь, заряжаешь, настраиваешь, и – хлоп! Мои книги – мозаики, состоящие из небольших фрагментов, и каждый фрагмент – шутка. Длиной они могут быть в пять строк, а могут – в одиннадцать. Если бы я писал трагические вещи, стиль был бы иным – проза текла бы могучим, размеренным потоком. Но вместо этого я занялся шутками. Одна из причин, по которым я пишу так медленно, желание заставить каждую шутку работать. Иного способа нет – или книга будет потеряна. Но юмор стал такой существенной частью моего стиля жизни, что, о чем бы я ни начал писать, я всегда нахожу в этом смешные стороны. А если нет – прекращаю работать.

«ПЛЕЙБОЙ»: Как вы начали сочинять?

ВОННЕГУТ: В моей школе была ежедневная газета, с 1900 года. У них был курс подготовки типографских работников для тех, кто не собирался идти в колледж, и однажды они подумали: «Боже! У нас же есть линотип! Мы можем издавать собственную газету!» И принялись печатать ее каждый день, назвав «Эхо Шортбриджа». Это была такая старая газета, что в ней успели поработать и мои родители. Вместо того чтобы, подобно многим, писать для одного читателя, то есть для учителя – либо для мисс Грин, либо для мистера Уотсона, – я начал сочинять для большой аудитории. И если я выполнял свою работу плохо, то в течение двадцати четырех часов на меня выливали не один ушат дерьма. Вскоре выяснилось, что я умел писать лучше других. Все мы делаем что-то одно хорошо, и нам невдомек, почему люди не в состоянии делать то же самое. В моем случае это было писательство. В случае с моим братом – математика и физика. Сестра была сильна в рисовании и скульптуре.

«ПЛЕЙБОЙ»: Вы уже тогда интересовались научной фантастикой?

ВОННЕГУТ: Как правило, в ее бульварном варианте. Иногда я читал такую фантастику. Но еще и про секс, и про самолеты, и про убийства. Бульварная литература многообразна. Большинство моих современников, ставших научными фантастами, в детстве от бульварной фантастики сходили с ума – тратили на эти книги все деньги, собирали их, торговали ими, злорадствовали по их поводу, хвалили авторов, которых остальной мир считал поденными рабочими. Я так не поступал. Я стесняюсь научных фантастов. Они всегда хотят говорить о тысячах историй, которые я не читал. Я не считал, что бульварная фантастика была ниже меня. Просто прожигал свою жизнь иначе.

«ПЛЕЙБОЙ»: Как же?

ВОННЕГУТ: Я говорил, например, что убил восемь лет на строительство авиамоделей и, вообще, валял дурака. Но все было сложнее. Я читал научную фантастику, но более консервативного толка. Это были Дж. Г. Уэллс и Роберт Льюис Стивенсон. Последнего легко забыли, а ведь он написал «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда». Читал я и Джорджа Бернарда Шоу, у которого так много всяких обобщающих аналогий! А его «Назад к Мафусаилу» кажется мне научной фантастикой.

«ПЛЕЙБОЙ»: А что вы думаете о научной фантастике как жанровой форме? Обычно критики говорят о ней как о литературе второго сорта, чуть ли не дешевке.

ВОННЕГУТ: Да, ставки гонорара здесь всегда были низкими, если сравнить с другими жанрами. И тон здесь задали бульварные писатели. Есть такой интересный факт. Когда «Ай-би-эм» вышла на рынок с электрической пишущей машинкой, она не знала, будет она востребована или нет. Компания просто не могла представить, чтобы кто-то мог быть настолько разочарован машинкой обычной, механической. Знаете, механическая машинка – замечательное устройство. Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь жаловался на усталость рук. Поэтому компания и беспокоилась – найдет ли покупателя их новый товар. Но машинки начали покупать, и именно бульварные писатели, которым нужно было сочинять как можно быстрее, потому что им платили пословно. Правда, скорость появлялась за счет качества: характеров не было, диалоги были неинтересными. То, что они писали, выглядело как первый набросок. И именно это они продавали, поскольку не могли позволить себе затратить больше времени на то, чтобы улучшить ту или иную сцену. Так и продолжается. А если, пожелав стать автором научной фантастики, в дело захочет войти молодой человек, в качестве образца перед ним будет лежать то, что написали эти люди. Качество, как правило, было ужасным, но в каком-то смысле сам процесс давал большую степень свободы, потому что ты мог быстро выбросить на литературный рынок какие-нибудь острые идеи.