Курт Воннегут - Вампитеры, фома и гранфаллоны [litres]

«ПЛЕЙБОЙ»: Что привлекло вас к использованию этой жанровой формы?

ВОННЕГУТ: Сразу после окончания Второй мировой войны я работал в «Дженерал электрик», где видел фрезерный станок, на котором делали роторы для реактивных двигателей, газовые турбины. Для фрезеровщика это было непростое занятие – вырезать лопасти с формами почти в стиле Константина Бранкузи. Но для изготовления лопастей у них имелись специальные станки с компьютерным приводом, и меня они просто восхищали. Это же был 1949 год, и сотрудники, работавшие на этих станках, предвидели появление сотен машин, которыми будут управлять маленькие коробочки, куда нужно только вставить перфокарту. «Механическое пианино» и стало моим ответом на перспективу того, что маленькие коробочки скоро начнут управлять всем. И идея эта не лишена смысла. Неплохо, если все решения будут принимать маленькие пощелкивающие коробочки. Правда, это плохо для людей, чье чувство собственного достоинства напрямую связано с работой, какую они выполняют.

«ПЛЕЙБОЙ»: То есть научная фантастика для вас – лучшее средство описать то, что вы думаете по тому или иному поводу?

ВОННЕГУТ: Избежать этого не было никакой возможности, поскольку сама компания «Дженерал электрик» представляет собой научную фантастику. Я бодро и весело позаимствовал у Хаксли сюжет «Дивного нового мира», который, в свою очередь, похитил сюжет у романа «Мы» Евгения Замятина.

«ПЛЕЙБОЙ»: Ваша «Бойня номер пять» описывает главным образом бомбардировку Дрездена, которую во время Второй мировой войны вы лично пережили. Что заставило вас писать об этом событии в жанре научной фантастики?

ВОННЕГУТ: Это происходит на интуитивном уровне. Когда собираешься что-то сделать, у тебя нет какой-то особой, заранее выработанной стратегии. Ты просто занят ежедневной работой. А научно-фантастические эпизоды в «Бойне номер пять» – то же самое, что шуты у Шекспира. Когда Шекспир понимает, что его аудитория уже достаточно нагрузилась серьезными вещами, он начинает слегка поднимать тон, выпуская шута, или глупую хозяйку гостиницы, или кого-нибудь еще – перед тем как вновь стать серьезным. Так и у меня: полеты на другие планеты, научная фантастика несерьезного вида – все это некое подобие шута, предназначенного смягчать серьезность повествования.

«ПЛЕЙБОЙ»: Когда писали «Бойню номер пять», пытались ли вы изображать свой объект чисто реалистически?

ВОННЕГУТ: Я не мог, поскольку книга в значительной степени сложилась в моей голове сама, и мне предстояло только вытащить ее оттуда. Я сделал это, но одно место в ней было пустым – сама бомбардировка Дрездена. Я просто не помнил ее. Тогда я связался со своими военными друзьями, однако они тоже ничего не помнили. И не хотели об этом говорить. Полностью забыли, как и что там все происходило. Вокруг бомбардировки выстраивалась самая разнообразная информация, но, если посмотреть на тогдашнюю картину моей памяти, самый центр был вырван из этой истории. Нечего было даже восстановить – ни в моей голове, ни в голове моих друзей.

«ПЛЕЙБОЙ»: Но даже если вы ничего не помните, сам опыт интернирования и бомбежки в Дрездене изменил вас каким-либо образом?

ВОННЕГУТ: Нет. Если вы думаете, что я тогда изменился, то ошибаетесь. Важность Дрездена в моей жизни была преувеличена, потому что моя книга об этом событии стала бестселлером. Если бы не последнее обстоятельство, бомбардировка осталась бы совсем незначительным эпизодом моей биографии. И в целом я не думаю, что человеческая жизнь может круто измениться под воздействием столь краткосрочных событий. То, что происходило в Дрездене, могло ошеломить, но даже такой опыт не всегда способен изменить человека. У меня возникло ощущение, что я как бы плачу по долгам – голодая, пока нахожусь в лагере военнопленных. Голод для человеческого существа – нормальный опыт, но не для человеческого существа из американского среднего класса. Я был голоден шесть месяцев. Есть было почти нечего, и это было исключительно новое и необычное для меня ощущение, которое в других условиях мне никогда не пережить. Иных людей сбивает такси – и это сильные впечатления. Мне же внушает самодовольство этот период голодания – когда служил в армии, мой вес составлял 175 фунтов, когда я вышел из лагеря военнопленных – 134 фунта. Но я выдержал. А вот мой сын примерно в таком же возрасте получил туберкулез во время работы в Корпусе мира и вынужден был в течение года лежать неподвижно в больничной палате. Вообще, единственные люди, которые в нашем обществе заболевают туберкулезом, – это старики, живущие в трущобах. И вот мой сын, молодой человек, целый год неподвижно лежал среди алкоголиков, и этот опыт его изменил. Он пережил нечто, что с тех пор стало для него предметом размышлений.

«ПЛЕЙБОЙ»: Какой материал для размышлений дал вам опыт, пережитый в Дрездене?

ВОННЕГУТ: Мой ближайший друг Бернард В. О’Хейр, юрист из Пенсильвании, является одним из персонажей этой книги. Я спросил его, что для него значит опыт Дрездена, и он ответил, что больше не верит тому, что говорит правительство. Наше поколение верило правительству – нас не часто обманывали. Одной из причин было то, что во время нашего детства не было войны, а потому говорили нам главным образом правду. У правительства не было нужды лгать, лгать изощренно и помногу. Правительство же, ведущее войну, становится лживым по многим причинам. Одна из них – ввести противника в замешательство. Когда вступили в войну, мы знали, что наше правительство с уважением относится к жизни, оно делает все для того, чтобы не пострадали мирные граждане. Так вот, Дрезден с точки зрения военной тактики не имел никакой ценности – это был город мирных людей. Однако союзники бомбили его, пока он не сгорел и не расплавился почти полностью. А потом началась ложь. И нас это буквально ошарашило. Теперь подобное никого не беспокоит. Что американцев волновало в связи с ковровыми бомбардировками Ханоя? Не сами бомбардировки, а то, что их назначили на Рождество. Именно это обстоятельство всех и привело в ярость.

«ПЛЕЙБОЙ»: Как бывший военнопленный, что вы чувствуете по поводу наших нынешних пленных, возвращающихся из Вьетнама?

ВОННЕГУТ: Вероятно, то, что они говорят, говорится ими по требованию нашего правительства. Но это не должно нас удивлять. В любом случае у этих людей был свой прямой интерес – на войне они являлись высокооплачиваемыми специалистами. Наши сорок пять тысяч крестов во Вьетнаме – дети семей из низших классов. У нас уже были массовые жертвы – на шахтах Пенсильвании, в гетто. Погибшие во Вьетнаме не зарабатывали больших денег, не сделали себе карьеру. Для них война обернулась адом. Зато специалисты говорят о войне: «О, это первоклассное занятие!» И им платят столько же, сколько получает исполнительный директор редакции крупного журнала. Это профессиональные военные, они готовы ехать куда угодно и воевать когда угодно.