Александр Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

Зато уже в качестве ссыльного после воркутинского лагеря он с чистой совестью поучаствовал в депортации поволжских немцев в северный Казахстан и еще успел попользоваться картошкой и дровами, оставшимися от прежних хозяев, покуда и его не отправили за ними следом. А его друг тем временем тянул срок в Дальлаге, переместившись из палачей в жертвы.

Боюсь, счастливчиков, чьи близкие оказались целиком и полностью незапятнанными, в нашей стране не так уж много, – именно поэтому я вижу в истории не мелодраму, в которой беспримесное Зло сражается с таким же беспримесным Добром, но грандиозную трагедию, в которой зло рождается из превышения необходимой самообороны какого-то частного добра. Однако трагический взгляд на мир благородным людям не по шерсти – что же тогда останется от их незапятнанности?

Евгенические экзерсисы я бы на месте Шендеровича тоже оставил расистам, верующим в «генофонд». Каждый великий писатель порождается неповторимым сочетанием бесконечного количества биологических и социальных факторов, которые, однажды рассыпавшись, никогда более не соберутся снова, – то-то же потомки Толстого и Пушкина ничем себя не оказали. Даже и в более простых профессиях социальный отбор бьет не по генам, а по социальной выявленное™: если расстрелять генерала, с ним вовсе не исчезнет «ген генеральства» за отсутствием такового – наравне с генами профессорства и лауреатства.

А вот желание Шендеровича оценивать цивилизации по их способности творить красоту мне более чем по душе. Однако в устав эстетического интернационала я бы непременно включил такой пункт: никогда не говорить правду избирательно. Бросил русским в лицо, что они недостойны Толстого и Чехова, так тут же добавь, что и англичане недостойны Ньютона и Шекспира, итальянцы недостойны Данте и Микеланджело, немцы – Шиллера и Бетховена, а американцы – Фолкнера и Гершвина. Уж замахиваться, так на всю цивилизацию разом! А селективное правосудие может навести на несправедливое подозрение, что мы имеем дело не с эстетическим сопротивлением, но лишь с политиканством, со сведением счетов, маскирующимся высокими словами. Ведь нас могут даже заподозрить в зависти по отношению к хозяевам какого ни есть, но их собственного национального дома, где нам не нашлось того места, на которое мы претендуем…

Способствуют ли подобные маленькие хитрости росту антисемитизма в России? Очень незначительно, они слишком изысканны, чтобы быть замеченными массой. Подобными утонченными колкостями евреи не столько наживают врагов, сколько теряют друзей в интеллигентной среде. Реакцией которой будет не злоба, но лишь отчуждение, отказ в праве говорить от их имени «мы».

Однако соблазн неугодным резать правду-матку, а угодных обходить, по-видимому, непреодолим, как и всякое действие, в результате которого прибыль получаешь ты один, а убытки ложатся на всех. Это очень выгодно. Только некрасиво.

Все межнациональные конфликты – трагические, в них можно безоговорочно становиться на чью-то сторону только по страсти, пытаясь же имитировать объективность, мы обречены уподобиться антисемитам-теоретикам, приписывающим нам какие-то неизменные свойства. Статья Ильи Милыитейна с подзаголовком «Россия теряет Украину» (я-то думал, что потерять можно только то, что имел): Путин готовит России катастрофу «по схемам и образцам всех прежних катастроф, которые так славно укладываются в рамки непоправимой и неизменной национальной традиции» (курсив, естественно, мой. – А. М.). Традиции возникают как ответ на какие-то вызовы, и евреи показали, что вполне могут быть и прекрасными солдатами, и прекрасными земледельцами, почему же русские должны оставаться в плену какой-то традиции? Проповедовать подобные расистские принципы – означает ли бороться с антисемитизмом?

«Собственно, государство определенного типа (как я понимаю, фашистского, нас ведь тоже так прессовали и прессуют: сионизм – это фашизм. – А. М.) тогда и возникает, когда в нем клокочут старые обиды и унижения, а страны, его окружающие, до поры до времени с равнодушием или даже некоторым пониманием наблюдают процесс становления». К счастью, все происходит ровно наоборот: когда окружающие страны относятся с пониманием, как это было с Германией после Второй мировой войны, они начинают ее с двух сторон ублажать (в корыстных, разумеется, целях), тогда она и превращается в образцовое демократическое государство – агрессия ВСЕГДА реакция на угрозу. Когда же народ начинают воспитывать мерами строгости, а он считает себя благодетелем, открывшим вчерашним соперникам мирные объятья и раздавшим все геополитическое наследие предков, тогда в нем начинает нарастать горькое подозрение, что в этом мире считаются исключительно с силой и у него есть лишь два союзника – армия и флот, – ровно к этому выводу когда-то пришел и Жаботинский: нас может защитить только железная стена.

Советский Союз развалили не угрозы – они его создали, – но соблазны, сказка о единой цивилизации: за столом никто у них не лишний. Угрозы же снова подталкивают к его возрождению неизмеримо сильнее, чем любая агитация сталинистов и националистов, – факты куда весомее слов. А прозрачные призывы к странам, его окружающим, отказаться от равнодушия и понимания могут навести россиян, самых параноидальных (в наших глазах) или самых проницательных (в их собственных), даже на опасную мысль, высказанную выше Львом Поляковым, об эмигрантах, «настроенных, как и все эмигранты, выступать в роли политических подстрекателей».

К счастью, однако, далеко не всем эмигрантам подстрекательская роль по душе. «Еврейское ли дело – поддерживать протестное движение на Украине?» – спрашивает раввина Пинхаса Розенфельда «Еврейская панорама», и рав Розенфельд отвечает не словом, но делом: «Недавно я был проездом в Киеве и первым делом пошел на майдан. Реакцией большинства моих русскоязычных израильских знакомых на этот поступок было возмущение, в котором мотив "нееврейского дела" был одним из ведущих».

Да, в Израиле лучше понимают, что почем: тем, кто борется за выживание своего народа, не до понтов, это тем, кто ни за что не отвечает, ничего другого для самоуважения не остается. Но наш-то раввин устремился на майдан не в заботе о земном и национальном, но исключительно по воле Всевышнего – раввину ли ее не знать: поскольку, при всей «накипи (часто антисемитской)», «тысячи людей вывела на майдан потребность в справедливости», то «поддержать это стремление – еврейское дело, потому что мы – потомки пророков, которые должны нести божественную правду и мораль в этот мир».

Поскольку Справедливость – самый красивый из фиговых вееров, которыми прикрываются групповые интересы, то на земле не сыскать такой уличной драки или коммунальной склоки, в которой бы все стороны не подкрепляли себя идеей справедливости. Но на небе-то вроде бы размещается кое-что повыше, ведь греза о Божественном законе для того и создавалась, чтобы обесценить жестокость и безобразие земных свалок? Христианство стремится обесценить земные призы, за которые идет грызня: что высоко перед людьми, то мерзость перед Богом, иудаизм же, напротив, не различает мирского и религиозного, поэтому верующий еврей не может защищать либеральное устройство, в котором нарушаются законы Торы, – обеспечиваются, скажем, права гомосексуалистов. Еврейский народ веками считал себя избранным для того, чтобы нести в мир свет именно религиозной истины, а потому всякая борьба за светское государство, в котором вера объявляется личным делом каждого, является прямой изменой заветам пророков и восстанием против Божественной воли. Когда в 1848 году польские повстанцы предложили вместе выступить против России – в том числе и за гражданские права евреев, – рабби Менахем-Мендл из Коцка ответил, что Творец направил их в изгнание именно для того, чтобы они ощущали себя пришельцами. И ждали Мессию, выполняя сотни правил, абсолютно нелепых и деспотичных для либерального секулярного мышления.